Инсектариум

Сидящие спереди люди оборачиваются и хмурятся, стоит мне закашлять. Один нестарый мужчина с седыми уже висками довольно вежливо советует мне «лучше послушать экскурсию, нежели продолжать распространение бацилл среди желающих мирно настроиться на посещение одной из четырех земных обителей Богородицы». Надо полагать, он к настраиванию уже приступил. А перестройка — она вещь непростая, тут особый антураж нужен, однако! Никаких кашляющих девочек и прочих раздражающих факторов: человек на святую землю едет!..

До святой земли мы доехали в тот самый момент, когда казалось, что финита путешествия нашего окончательно затерялась в неизвестности, а цель его погибла в утробе. Я, потерявшая счет минутам, от резкого и неожиданного торможения едва не падаю со своего узкого ложа. Радостный шепот, чьи-то аплодисменты слышатся мне сквозь вату полузабытья, дремливого и горячего. Чьи-то сильные руки помогают мне подняться и почти выводят на свободу. Кругом — толпа недавних сокамерников, полупустая сельская улица, пара блеклых сельских магазинов встречает меня советским шиком потертых вывесок. Улица зелена и пахнет нагретой солнцем свежею травой, свежими пирожками, свежей нерасторопной жизнью. Бабушки в повязанных по-деревенски платочках продают огородную землянику, старые темноокие иконы, потемнелое от от времени серебро и можжевеловые крестики на шнурках. Их покрытые скатерками деревянные столы — островки средь многодревесного зеленого моря.

Монастырская решетка встает передо мною внезапно и четко, точно впечатавшись в сетчатку глаз. Храм. Белоснежный многоголовый великан отделен от меня ею одной, только одним вымученным шагом. Влечет. Тянет. Тянет и манит со странною, неизведанною, светозарной мощью. Веет прохладой и свежестью недостижимо близкой горной вершины; горное плато укутано в снежистый плат. Единственный новый шаг — есть плата за восхождение.

* * *

Низина. Холм. Низина. Холм. Энное количество раз, до той горы, взобраться на которую — суть. Высшая точка = высшая цель.

Путь каждого — есть путь с холма в низину, из низины — на холм; пока ты наверху — видишь все, видишь прошлое и грядущие гордые гряды (счастья ли, горя ли?) — на которые еще взойдешь; вот почему принято бояться высоты. Когда ты внизу, тебе видно лишь то, что минуло; будущее же сокрыто от глаз, загорожено холмом, у подножия которого в эту минуту мыкаешься. Будущее неизвестно. Люди говорят, что самое страшное — это неизвестность. Люди лгут: они любят неизвестность за то, что она — данность, не требующая борьбы да труда восхождения. Неизвестность входит в стандартный набор, полагающийся со дня появления на свет. Стоя внизу, не знаешь, что ждет тебя за очередным подъемом; малодушие соблазняет не испытывать судьбу и остаться там, где ты теперь: на безопасной равнине, у подножия непокоренного холма. Если трусливая слабость берет верх, то, возможно, ты проведешь в счастливом неведении тихую и теплую жизнь: с низины не рухнуть, она и есть — дно. Но где гарантия, что высь, отвергнутая тобою, есть лишь холм, а не та гора, взойдя на которую видишь больше прошлого, настоящего и грядущего? Только покорителю ее вершины открывается таинство четвертого измерения.

Взойти. Подняться на самый верх, вбить в его жесткую каменную непокорную грудь древко своего символа. Стяга ли? Креста ли? Гора Эльбрус, гора Голгофа. Да не все ли едино и равнозначно, если на то пошло?.. Имя, как и знак перед модулем, — важно только в известной нам системе координат. За ее пределами существенна одна лишь голая суть; численное значение, если на то пошло. А суть — это Прозрение. Очищение. Бог без имени и особых атрибутов, навязанных ему каждой отдельною конфессией. Бог не нуждается в догматах и атрибутах. Господь есть мир. Сущее. Вселенная. Когда ты с Ним, тебя не пугает неизвестность; ты просто не знаешь о ее существовании.

Прозрев, ты не боишься смерти. Ты ей не подвластен.

Когда прозреваешь, ты неминуемо чувствуешь это каждою клеточкой души, каждой дышащей частичкой тела. Оно, Знание, открывается тебе необозримой ширью с твоей Вершины; всасывается в тебя через кожу. Тебе кажется, что тело покрылось ледяною фольгой, но нет — иней этот живителен и почти горяч. Ты — эмбрион, плавающий в полном теплой воды пузыре. Жидкость питает тебя славной силой своей памяти, объемлющей несчетное множество измерений. Жидкость наполнена серебряными звездами, колючим их крошевом, которое кружевом льнет к телу. Жидкость ледяная и теплая… Твои глаза открыты, и она втекает в твое сознание через зрачки, щекочет глазные яблоки прохладою межзвездного пространства. Ты окутан ее дыханием, как теплом материнской утробы.

Меня вытягивают из квадратного деревянного колодца святого источника, как из материнской утробы. «Человек родился!..» — возвещают миру льющие золото, ладан и мирру соборные колокола монастыря. Дивеево. Диво. Дивом веет. Дева, вива!