Инспекция. Число Ревекки

Первые ряды узниц уже начали выстраиваться на аппеле для вечерней поверки, последние только входили в ворота, волоча на себе трупы. Сгрузив неподалеку мертвых и тех, кто находился без сознания, женщины встали в свои колонны. Измученные исхудавшие лица, как и утром, устремились в небо, ожидая, пока их пересчитают. Безразличным взглядом они провожали тяжелые серые облака, медленно уплывавшие за дальние вершины Бескидских гор. Некоторые прикрыли усталые глаза. В этот раз проклятая поверка тянулась долго. Счет не сходился. Бесновались капо, кричали блоковые, надзирательницы Дрексель и Хассе куда-то уехали на велосипедах, потом снова вернулись вместе с оберкой Мандель. Разъяренный Таубе кричал на какую-то бледную анвайзерку. Разворошили кучу трупов и снова пересчитали – не сходилось. Усталые и голодные женщины терпеливо ждали, мечтая о теплом бараке и миске прокисшей брюквы. У иных, кому не хватило силы воли сохранить с прошлого дня хотя бы крохотный кусочек хлеба на утро, кишки уже завернулись в тугие узлы и издавали немыслимые звуки. Когда Ревекка готова была уже рухнуть на землю от голода и усталости, в сумерках пронесся вздох облегчения, сорвавшийся сразу с сотен обескровленных губ: пропажу нашли. Одна из узниц потеряла сознание уже на территории лагеря и лежала под стеной барака, слившись с грязью. На женщину вылили ведро воды, наградили несколькими ударами палки и потащили в сторону барака штрафников. Все понимали, что больше не увидят ту несчастную, – на штрафных работах и здоровые-то не способны были протянуть долго, а тут откровенная доходяга…

– Хоть кто-то умылся дочиста, – с ненавистью прошептала Кася.

Вскоре раздался долгожданный приказ разойтись и женщины кинулись к своим баракам. Внутри уже стояли остывшие котлы с жидким варевом из брюквы. Несмотря на сильный голод, никто не торопился занимать очередь впереди. Все знали: сверху одна вода, чем ниже погрузится черпак, тем больше шансов получить в миску хоть несколько слизистых волокон переваренного овоща или обрезок какой-нибудь жилы или хряща, которые здесь именовали мясом, а некоторым особо удачливым мог достаться и целый кусок картофеля. Но штубовым было плевать на чаяния голодных.

– Выстроились в очередь, суки, иначе ни одна жрать не получит!

С проклятиями и руганью началась раздача пайка. Помимо черпака супа полагалась порция отсыревшего черного хлеба и крохотного кусочка маргарина. Не в силах справиться с сосущим голодом, Ревекка тут же проглотила весь суп и пальцем обтерла миску до блеска, затем облизала и его. Все делали то же самое, не обращая внимания на ругань штубовой.

– Грязные шалавы, и откуда только повылезали? Жопу еще вылижи! – крикнула она девушке, стоявшей ближе всего к ней.

Ревекка положила кусочек маргарина на язык и с наслаждением смаковала ощущение тающего жира во рту. Она не глотала, тянула до последнего, упиваясь солоноватым вкусом маргарина. В этот момент нужно было прятать хлеб в карман – пока во рту еще что-то было. Как только маргарин будет проглочен, силы воли уже не хватит. Трясущейся рукой Ревекка положила кусок в карман халата и прижала.

Постепенно барак заполонило мерное жужжание. Женщины обсуждали события прошедшего дня: в какой команде было больше трупов, кого наказали, кого отправили в штрафную, кому удалось получить новости из мужского. Те, у кого еще оставались силы, отправились в сортир в надежде выменять что-нибудь существенное на свой кружок колбасы, сохраненный с воскресенья, или на маргарин. Ревекка знала, что ни одна из них не вернется с тем, что нужно. В связи с приближением зимы на черном рынке пытались достать носки, рукавицы и шарфы, о свитерах мечтали только самые зажиточные и ушлые – те, у кого были хорошие связи на кухне, в картофельной или хлебной команде. Но даже им не удавалось раздобыть теплый дефицит, что уж говорить об обладателях жалкого кусочка маргарина или засохшей грязной колбасы с опилками. Но измученные голодные женщины все равно регулярно ходили попытать счастье. Надеялись без раздумий. Здесь теряли дар мысли, погрузившись в состояние тупой тревоги. Так день за днем продолжалось превращение в скотину. В полосатую тупую скотину, которая была в силах думать лишь о еде, тепле и ненависти. Потом только о еде и тепле. На ненависть нужны были силы и эмоции. А их стоило поберечь, чтобы добывать еду и тепло.