Инспекция. Число Ревекки

– Не оно возвращается, а мы сами возвращаем. Ты это себе уясни. Не уяснишь с первого раза – второй тебе будет дан, а затем третий, и сотый… Вдоволь еще настрадаешься, если мало тебе этих страданий для усвоения урока… За намерениями своими не следим. Вот туда копать нужно: что там за мысль рождается в голове? Ведь она, мысль-то, за каждым делом стоит! Не умею тебе сейчас объяснить, в чем тут закавыка, самой тебе понять надо: тонкое тут, на чувствовании. Ведь… одно и то же творить можно, но с разным в уме: кто-то храм рушит, потому что свое верование насадить хочет и власть оттого заиметь, а кто-то рушит его, потому что видит, что страшное в том храме творится. А любое намерение возникает из умонастроений. От мудрости, щедрости, радости, счастья никто еще в драку не лез. А вот ненависть, злоба, агрессия, страх… Вот они всё, поганые! Кто сможет взрастить их в людях, тот легко побудит их и драться захотеть. Но ответственны все будут: одни – что внушили, другие – что позволили своим разумом управлять.

И она вновь прикрыла глаза. Кася бессознательно теребила халат и продолжала поглядывать на женщину, ожидая, что та снова заговорит, но та молчала. Лицо ее вдруг стало безмятежно и расслабленно, будто она уснула в ту же секунду, едва сомкнула веки, но Ревекка понимала, что этого не могло быть. В неожиданном затишье мерзкий звук, который издало измученное тело Зельды, показался особенно громким. Женщина вновь распахнула глаза, уставившись перед собой.

– Сюда слушай, – неожиданно и торопливо проговорила она, будто боялась, что ей не хватит времени на эти слова, – настанет день, когда все те храмы рассыплются в прах, не будет у людей больше храмов. И останется только одна мысль, с которой каждый храм начинался. И все сольются в той мысли, единственной и единой, прозреют в ней, сведутся к ней всеми чувствами, и закончится разделение наше. И пресекутся потоки всех кровей на земле. Поймет всякий, что мысль та – от разума, который всех нас зачинал. Его начальная энергия, явившая первое слово. Уясни! Это разум и есть! А уяснишь – поймешь и истинное назначение того, что названо религией: не поклоны бить и молебны заказывать за здравие чрева, набитого мусором и ядами… А твердое указание всякому человеку на его истинное назначение сообразно его силам и желанию! Да притом на его свободную волю не посягать! И тогда начнется существование не толпы, а осмысленная жизнь каждого отдельного человека! И когда каждый проснется в разуме своем, то не нужны будут поводыри никому. Не нужны будут соглядатаи и надсмотрщики друг за другом. Но до тех пор воля человека будет самым опасным на земле. Потому что нет ничего страшнее злоупотребления той свободной волей.

Кася припала к ней совсем близко и выдохнула горячо почти в самые глаза:

– Так зачем наделил Он нас этой волей и не научил, как ей пользоваться разумно?

Женщина не отстранилась назад, заговорила, также прямо глядя в безумные округленные глаза Каси:

– Затем, что не только волей наделил, но и способностью постигать, что творим зло. И дал нам выбор – творить зло или нет. Поняла? Бог дал нам все: воздух, плодородные поля, луга, моря, океаны, горы, степи, леса, реки, ледники, он дал нам разум, наконец, и волю. Разве Бог не за нас? Разве он не на нашей стороне?

«Но мы сами против себя», – с горечью подумала Ревекка.

Показалась недовольная нахтваха[80], но Кася даже не обратила внимания.

– Эй ты, – нахтваха шикнула на Касю, – отбой скоро, сказала же, недолго.

– Иду, – отмахнулась Кася, не обернувшись к ней.

Она продолжала неотрывно смотреть на женщину, будто боялась, что та исчезнет, стоит ей отвернуться. Женщина молчала. Наконец Кася отвела взгляд.

– Жди, завтра приду в это же время, – сказала она Ревекке.

Та благодарно кивнула.

И Кася ушла.

Нахтваха усмехнулась, глядя ей вслед, затем посмотрела на Ревекку.

– Сестра, что ль?

– Подруга. Ближе сестры. И ближе матери, – со слабой улыбкой проговорила Ревекка.

– Так и есть, видать, – хмыкнула санитарка, – раз она ради тебя под капо из мужского легла.

Жар опалил лицо Ревекки, она с отвращением посмотрела на женщину, стоявшую в проходе.

– Чего несешь, дура?! Касенька никогда не опустится…

Но та не дала договорить. Сплюнув сквозь зубы себе под ноги, она с язвительным смешком процедила:

– А ты думаешь, кусок белого хлеба, что она тебе принесла, ей как достался? Таким, как она, этакий харч только одним способом и можно раздобыть. Я что сказать пришла: чтоб в следующий раз она и со мной поделилась или больше она не ходок сюда, уяснила?

Она еще раз усмехнулась и пошла прочь. Ревекка в отчаянии смотрела ей вслед, во всей полноте постигая смысл сказанного нахтвахой.

* * *

Весь следующий день Ревекка пролежала, уставившись в темные доски над собой. Зельда, слышавшая накануне разговор с нахтвахой, не лезла к ней с расспросами, просто молча страдала рядом, то и дело осыпаемая проклятиями соседок снизу. Наконец послышались знакомые шаги. Ревекка догадалась, что это Кася, еще до того, как подруга добралась до ее нар: отовсюду раздавались слабые голоса.