Инспекция. Число Ревекки

– Запомни, нет ни одной гарантированной методы уцелеть, – уже серьезнее продолжает она, – а вот гарантированно помереть – это пожалуйста. Знаю тысячу и одно средство. Верняк! В табели страданий мы на самом низу, это уясни. Над немецкими номерами меньше издеваются, над полячками больше, над теми полячками, которые не знают немецкий язык, – еще больше. А нас давят, как гнид. Ниже евреек никого нет, хоть бы и мамка твоя разродилась тобой под самыми Бранденбургскими воротами. И поэтому забывай давай чувство человеческого своего достоинства. Иначе не протянешь и недели. Забудь о брезгливости. А то подохнешь через пару дней. Не вспоминай о былом комфорте или загнешься к воскресенью. Наплюй на все законы нормального человеческого житья. Иначе растопчут, не успеешь оглянуться. Не доверяй никому. Иначе разденут и уведут пайку, а значит, протянешь ноги к вечеру. Старайся оказаться в середине колонны: когда охрана лупит дубинками, до средних не дотягиваются. При построении на аппеле не вставай с краю колонны, избегай первого и последнего ряда, всегда стремись затеряться в самой середке. Во время селекций всякий раз вставай рядом со слабой: на ее фоне будешь выглядеть такой, что поработает еще. Существуй молча, не показывайся на глаза немцам, избегай взгляда капо, есть возможность что-то организовать – организуй, даже если кому-то это будет стоить жизни. Что глаза вытаращила? Любой самый дрянной грязный свитер – твой шанс перезимовать, а там и до лета недалеко. Здесь дотянуть до лета – считай, второе рождение. Протянешь лето, там и союзники могут прорваться. Так что этот свитер – твой шанс на жизнь. На семью с детьми, на старость, на спокойный сон…

– Разве после такого он когда-нибудь может быть спокойным? Украсть у кого-то свитер…

– Дура, сюда слушай. Организация – без нее никак. Она должна стать для тебя… как есть, дышать, спать. Иначе ни спать, ни есть, ни дышать больше не будешь. Думаешь, украла – стала преступницей?

– А как же, Касенька, ведь…

– Не глупи, дуреха. Ничего от закона тут не осталось. Никаких законов нет. Потому каждую секунду думай, где достать, раздобыть, устроить… Одним словом, организовать.

– Но воровать… – лепечет цуганг по имени Ревекка с еще свежим саднящим номером на руке.

– Ну вот опять ты! За грех, что ли, почитаешь? Так помни, что убить себя – более страшный грех, чем убить кого другого. Появится возможность организовать себе лишнюю пайку или свитер по случаю – так делай! А откажешься – натуральное самоубийство и будет. Организуй себе тот свитер, да и уймись! Тут каждый день борьба. За пайку, за ботинки, за маргарин…

– Не могу понять все равно.

– И не пытайся. В мире что-то поломалось. Да не в лагере, а где-то там, – неопределенно машет Кася рукой, – у воспитанных да начитанных. Дорвались до власти, что-то там важное измышляют, великое творят… Да все их измышления не стоят и одной пайки. Тут свои измышления, лагерные. Вот по ним и живи, не попадайся. Ни о чем не жалей. И никого не жалей. Кроме себя.

Ревекка прижимает грязные ладони к лицу и несогласно качает головой, всем существом противясь сказанному. Кася хмуро глядит на нее:

– Хорошей хочешь остаться? Оставайся. Не успеешь оглянуться, а уже «мусульманин[86]». – Кася отнимает руки Ревекки от лица и заставляет смотреть в глаза. – Бродишь по лагерю в вонючих лохмотьях, вся в струпьях и гнойниках, обоссанная, обосранная, голова вниз, потому что шея уже не держит. Видала таких? Мужики двухметровые – по сорок килограммов весом, а то и того меньше. Уже и ходить не способны, ползают на локтях за пайкой, а сами просвечивают, и суставы вот тут, в локтях, под их весом разваливаются. Нет, девочка, тут другие законы. Родные грабят друг друга, брат с братом пайкой не поделится, сын больному отцу не даст глоток баланды – потому что сам с голоду подыхает. И всё это люди. Так что еще раз тебе говорю, не делай попыток понять. Занимайся лучше делом. Учись торговать и торговаться.

– Чем же здесь торговать, Касенька? У меня только и есть, что грязь под ногтями.

– Значит, за грязь и торгуйся! – резко обрывает Кася. – За каждую пылинку учись торговаться. А вообще-то, торговать у тебя есть чем. Какой-никакой паек получаем, а если грамотно вести дело, то от похлебки или рваной рубашки можно добраться до горбушки белого или до кусочка сала.

– Не хватит у меня сил, – отчаянно мотает головой Ревекка, – захлебнусь слюной, пока буду торговаться! Да и у кого тут может быть белый хлебушек?

– Есть такие, – зло ворчит Кася, – те, что «Канаду» обслуживают. У них доступ к еде и одежде – бери не хочу, – со жгучей завистью в голосе говорит она. – Организуешь ложку лишнюю – ее всегда на треть хлебной пайки можно выменять, а новый этап придет, так и на всю половину! Но если повезет и совсем цуганга зеленого найдешь, так тому и за целую пайку можно впарить. Правда, таких дураков еще поискать. Их бывалые за версту чуют и сразу в оборот берут.

– А на что еще хлебушек можно выменять? – Ревекка заинтересованно придвигается ближе.

– Литр баланды…

– Чего?