Инспекция. Число Ревекки

– Еще одна была, – неожиданно вспоминает она, – вообще-то, она еще и есть, но это ненадолго. Агнесс зовут. Привезли ее с дочерью, но та в дороге совсем ослабла и здесь быстро в ревир попала. Агнесс на коленях в дверях ревира стояла каждый вечер, умоляла пропустить к дочке, но ее отгоняли. А организовать Агнесс ничего не умела, чтоб подкупить блоковых. До тех пор там стояла, пока не вынесли труп ее дочки и не швырнули на гору таких же. Агнесс как собака кинулась с воем. К ней тут же ауфзеерка – давай отгонять хлыстом. Покидали тела в грузовик, она за ним, воет. Ауфзеерка ее отгоняет – никак. Подскочил эсэс и – прикладом.

Кася вскидывает руку и со всего маха опускает, в ярости выпучив глаза, показывая, как было сделано прикладом.

– Агнесс еще жива, да. Но ненадолго. Скоро и ты научишься видеть, сколько человеку осталось…

Так вспоминает Ревекка, как поучали ее жизни в лагере.

А небо продолжает тяжело нависать над этим лагерем, обрюзгшее от дождевых туч. Серое, безрадостное, навевающее тоску на всякого человека, но самое прекрасное из того, что может видеть в этот момент Ревекка. А вокруг нее идет человеческая жатва. Ужас, безысходность, бессильная ярость и ненависть напитали все вокруг. Но Ревекка не замечает происходящего. Не здесь она. Только сильный толчок в бок выводит ее из оцепенения. И тут же чья-то рука тащит ее в барак, а чьи-то губы шепчут слова благодарности непонятно кому за то, что живы. Касина рука тянет, конечно же, и шепот ее же.

И вот она уже на нарах. Поблизости заливается слезами Люба, которую хлопает по щекам Зофка.

– Ну будет тебе, будет. Пронесло, радоваться надо. Успокойся ж ты!

– Я и радуюсь, – сквозь слезы бормочет Люба и заходится в рыданиях еще сильнее.

– Вот она, помадка-то! – победоносно сверкает глазами Зофка и подмигивает.

– А кому-то не помадка помогла, – Кася пристально смотрит на рассеянную Ревекку. – Эсэсовский доктор долго на тебя смотрел. Тут на нашу сестру так не смотрят. С чего ты такая спокойная была? Словно знала, что не грозит тебе сегодня…

– Я не знала, – пожав плечами, честно отвечает Ревекка, – уверена была, Касенька, что сегодня мой последний день: я ведь еле на ногах стояла.

Кася кивает, как будто соглашается, что по всем раскладам день этот должен был быть последним для Ревекки.

– И что же? Что ж доктор тот? – неопределенно спрашивает Кася. Сама не понимает, о чем именно следует спрашивать.

– Не знаю, Кася, не знаю. Первую он меня в расход должен был пустить, – снова честно отвечает Ревекка.

* * *

Весна накрыла лагерь внезапно. Но не ярким небом, набухшими почками, запахами прогалин, пением птиц. А тем, что отступили морозы и лагерная грязь снова вошла в свои права.

Закончилась вечерняя поверка, и измученные женщины поплелись в бараки.

– Опять сортиры закрыли, – залезая на нары, проговорила Зофка. – Блоковая говорит: на завтра уже вызвали команду из мужского, а сегодня – как хотите, хоть поверх накладывайте да прихлопывайте.

– Было бы что накладывать, – раздалось с верхней полки.

– Тьфу, мерзость, – сплюнула Кася.

Зофка усмехнулась.

– Зато у блоковой уже глазки масляные: поплыла, сука, ждет.

– Чего ждет-то?

– Да есть там один молоденький полячок в ассенизационной команде. Во время работ всегда в ее камору пробирается, пока эсэсовская гадина не смотрит. А блоковая потчует его маргарином и картошкой из наших пайков…

– Только ли потчует?

– Да уж не только. За известную ласку харчи наши отдает. Ей-то хорошо: с волосами и в одежде приличной на человека похожа, на такую мужики смотрят. Не то что на нас, лысых образин.

– Ерунда! За лук и картошку тут и на лысую образину будут смотреть как на самую раскрасавицу, – со смешком заверила Кася. – Не переживай, Зофка, волосье отрастет, а платье-туфли – дело наживное. Внешне-то из образины в красавицу легко перемениться, а вот внутренне…

– Если б у меня были лук и картошка, уж я бы мужику за ласку не отдала, – мечтательно проговорила Люба. – Вот еще, дурость какая!

– Да когда у тебя их вдоволь…

– Сегодня вдоволь, а завтра кукиш, – стояла на своем Люба.

– У Инги и завтра будет, и послезавтра. У таких тварей всегда все будет. – И Кася злобно сплюнула в проход.

– И все равно не понимаю: как тут можно добровольно еду отдавать ни за что? – не унималась Люба.

Кася с Зофкой насмешливо переглянулись. Но ничего не сказали.

– Это потому, что ты мужика еще не знала, совсем еще девочка, не успела в нормальной жизни обабиться, – раздался голос с верхних нар, вслед за которым показалось и лицо, изрытое оспинами. – Иногда такая боль сердечная прихватит, так мужское плечо хочется ощутить…

– Костлявое… – хмыкнул кто-то снизу.

– Да хоть бы и костлявое, – она протяжно вздохнула. – Чтобы сказал с жаром в самое ушко: «Я тебя спасу, никто больше не тронет тебя». А ты на минутку и поверишь… – Она прикрыла глаза, представляя. – Неизвестно, сколько мне еще жить, и так хотелось бы…