Инспекция. Число Ревекки

– «Суп» по-твоему, литр за полпайки недавно шел. Каждый день цены меняются. Табак хорошо идет. Картошка и морковь сейчас не больно-то в цене: дрянной товар пошел, низкосортный. Выменяешь, ведь и витамины нужны, а там гнилье одно. Потому берут неохотно. По мне, так лучше головку чеснока или лука: хоть и с гнильцой будет, а пользы больше. Еще меняют информацию. Но ту, которая нужна, тебе не достать, – усмехается Кася.

– Вести с фронтов? – догадывается Ревекка.

– Вот еще, – фыркает Кася, – будто они кому нужны, ерунда полная. Вести с фронта… – задумчиво повторяет она, – это все равно что с другой планеты. А мы на этой живем… Нет, дурочка, тут информацией поважнее торгуют. Если есть у тебя связи в дезинфекции, считай, в дамках. Знать, когда бельишко менять будут, – это ценнее, чем продвижение союзников. Те еще когда продвинутся, а рубашка сейчас нужна.

– Не понимаю…

– А ты слушай. Положим, есть у тебя своя морда в дезинфекции. Она тебе заранее шепнет, что готовится замена шмотья по всему лагерю. Так ты бегом на толкучку и быстро меняй там рубашку или халат. Свой целенький, без заплат, со всеми пуговицами на настоящих нитках, а не на проволоке. Меняй его на старый-драный, и пусть в заплатах и с рваным подолом, который на платки и подвертки уходит! Меняй! Чтобы полпайки, а то и целую пайку в придачу получить. Эта грязная рванина потом сойдет за единицу одежды, а как придет шмотье из дезинфекции, получишь вместо нее другую.

– Зофка уже проворачивала такой фокус, – насмешливо говорит Стефа, которой ныне уже не было в живых. – За это ей капо на обмене так по щекам нахлестала, что неделю румяная ходила.

– И еще раз проверну, коль верняк будет, – свешивается с верхних нар повеселевшее лицо Зофки. – Нахлестала по щекам – велика беда! Тут каждый день в трубу вылетают тысячи. Зато дополнительную паечку умяла как родную! Прям в жилочку легла!

И она даже причмокивает, вспоминая, как ела белый хлеб, подаренный провидением и собственной сметливостью. Ревекка чувствует, как рот ее наполняется кислой слюной, и отворачивается, чтобы не видеть довольного лица Зофки.

– Еще с нахтвахами из ревира полезно дружить, – говорит Зофка. – У них там каждый день жмуриков выносят, труповозки не успевают грузить. А грузят-то голенькими, смекаешь?

– И в газ после больничных селекций тоже голыми гонят, – подхватывает Стефа.

Ревекка растерянно переводит взгляд с одной на другую.

– Одежкой они барыжат, – подсказывает Кася. – Все, что с трупов снимают, то их. И ложки с котелками, которые на толкучке меняют на хлеб, тоже чаще всего из больнички.

– Значит, хозяева тех ложек уже… – с грустью догадывается Ревекка.

– Вылетели в трубу, – кивает Стефа.

Сама она проделала тот путь «на волю» спустя несколько недель.

– На ложке не написано, – безразлично пожимает плечами Кася.

Ревекка с силой сжимает голову руками.

– Как же все ужасно устроено.

Зофка со Стефой озадаченно переглядываются. Кася едва заметно качает головой, давая им знак, чтоб молчали.

Молчат.

И снова Ревекка отчаянно мотает головой.

– Не выдержу здесь, это выше моих сил.

– Во заладила! Выдержишь, дурная, никуда не денешься, – уверенно выговаривает Кася. – Это поначалу кажется, что в таких условиях только подыхать и можно. А вышло так, что жизни везде место есть, даже тут. Предел человека страшный.

– Как и предел человеку, – усмехается Стефа.

– В чем же разница? – спрашивает Ревекка.