Инспекция. Число Ревекки

– Разве такое возможно? – озвучила его Беата.

Ирена нахмурилась.

– Я не верю. Такого не может быть, – замотала она головой. – Как можно на такое решиться? После такого точно бунт. Нельзя уничтожить двадцать тысяч человек за один день. Фронт столько не сжирает. Невозможно. Не верю, – она качала головой, одновременно отступая к своей куче вещей, – нет, ты, верно, что-то перепутала, Ядя, или Елена недопоняла, или девушки из политического не расслышали. Как можно уничтожить двадцать тысяч за один день? Кто может такое придумать?

Она отвернулась и склонилась над своими вещами, продолжая качать головой. Девушки молча разошлись по своим рабочим местам.

Вечером Ядя вернулась в барак заплаканная.

– Что случилось? – Ревекка с тревогой кинулась к подруге.

Ядя молча передала ей клочок бумаги. Ревекка развернула его: «Родненькая моя, Софа, девочка моя драгоценная, мы с отцом каждое утро и каждый вечер молимся о твоем здоровье. Анджей уже учится писать и теперь в календаре дни зачеркивает карандашом, ждет, когда ты вернешься и поведешь его в парк есть мороженое. Береги себя, моя любимая, нет у нас со стариком другого желания, кроме как дождаться тебя, возлюбленное наше дитя. Живи, Богом заклинаю, живи! Мама».

Ревекка подняла голову и посмотрела на Ядю.

– А нет больше «родненькой». Мне потому посылку с письмом и передали, что сегодня ночью Софа померла в ревире.

На следующее утро на один из пустырей согнали почти все мужские рабочие команды. Женщины, работавшие в поле через дорогу, видели, как те устанавливали временные бараки, потом собирали и заносили в них нары. Буквально за несколько дней на бывшем пустыре появился еще один лагерный сектор. Освободившиеся команды постепенно перекидывали на строительство путей к крематориям. Под палками и плетьми капо дорога росла быстро: через две недели она достигла караульной, еще через неделю пролегла между бараками женского лагеря и наконец достигла крематориев Биркенау, окруженных свежевырытыми рвами. Но женщины из «Канады» по-прежнему не верили в то, что рассказали их товарки из политического. Все понимали, что грядет что-то ужасное, но никто не верил в озвученные цифры.

В один из дней в «Канаду» отправили дополнительно пять сотен девушек. Они выстроились перед бараками и внимательно слушали своих капо. Ревекка не смотрела на них, она через окно провожала взглядом грузовики, медленно катящие к крематориям. Кузова были укрыты брезентом, но все уже знали, что они доверху нагружены дровами и углем.

– Думаю, сегодня начнется, – тихо проговорила всегда молчаливая Ганночка.

Женщины переглянулись и молча вернулись к работе. К полудню в бараке стало совсем душно. Ревекка стянула с головы косынку и протерла вспотевший лоб. Ирена встала, чтобы раскрыть окно, да так и замерла с поднятой рукой, устремив взгляд вдаль. Ревекка встала и подошла к ней. Встали и остальные девушки. Молча подходили они к окну и останавливались за спиной Ревекки и Ирены. И смотрели.

Разлилась широкая река. Темные воды медленно текли вдоль берегов, взятых в тиски колючей проволокой. Потоки заполонили все пространство от платформы до крематориев.

– Сколько их… – прошептала Ядя.

Это шли люди. Бескрайняя масса людей. Старики, молодые, дети, женщины, мужчины, одинокие, целыми семьями. Шли – и земля гудела под твердой поступью тысяч ног.

Глаза начали различать детали. Женщины несли на руках детей, молодые вели стариков. Отцы поддерживали под руки жен и матерей, измученных тяжелой дорогой. Вот ребенок выскочил из людского потока и кинулся за бабочкой, порхавшей у колючей проволоки, но, удивительное дело, ни один из охранников не кинулся к нему и даже не прикрикнул. Не догнав бабочку, ребенок послушно вернулся к матери и пошел дальше, в сторону красных стен и высоких труб. А Ревекка поняла, что на их лицах не было стылого ужаса приговоренных к смерти. Они были утомлены, озадачены, но не напуганы.

– Они не подозревают, – проговорила Ирена.

А люди все шли и шли. Толпа достигала развилки и делилась на два потока: основной эсэсовцы направляли к одноэтажному кирпичному домику с цветами на окнах и совсем маленький ручеек из молодых, крепких и одиноких утекал направо – в лагерь.

Женщины продолжали смотреть, люди продолжали идти.

– Отойти от окна, – раздался голос у них за спинами.

Женщины обернулись, там стояла спокойная, но бледная Манци.

– На платформу смотреть запрещено. За водой и в туалет строго по одному. Работать. Сейчас пойдет вал.

И Манци вышла.

Всем заключенным, не задействованным на работах вне лагеря, было строго запрещено покидать бараки. Остальных отправили на работы в обход платформы. Даже уборные в том месте, с которого было видно платформу, временно заколотили. Всякий контакт с прибывающими был запрещен под угрозой немедленного расстрела. Ни один из бескрайней толпы не должен был узнать, куда их ведут.

* * *