Инспекция. Число Ревекки

– А нас что ж, мало? – зло усмехнулась себе под нос Ирена, продолжая прощупывать воротник очередного пальто. – Они не знают, куда их ведут. А у нас и такого оправдания нет. Все знаем наверняка, но что-то не собрались мы единым кулаком. Съешь венгерской колбасы, заешь венгерским шоколадом и уймись. Наш удел сейчас – стервятнический.

Беата обиженно посмотрела на Ирену, но ничего не ответила. Опустив голову, взяла ведро и пошла за водой, чтобы еще раз намочить тряпки, которыми прокладывали окна.

За ними уже никто не следил, и можно было снова ходить куда угодно в пределах колючей проволоки. Эсэсовцам было не до соблюдения своих же предписаний и приказов. Все их внимание было отдано бесконечным транспортам из Венгрии. Злые охранники носились на велосипедах и мотоциклах от платформы к крематорию, от крематория к другому крематорию, от барака к бараку, от канцелярии снова к крематорию, а уже от него мчали грузовики, забитые трупами. Видно было, что венгерский вал сбил с ног даже их. Осатаневшие от усталости и недосыпа, они попросту махнули рукой на постоянных обитателей лагеря.

А толпы продолжали стекаться к дымящим крематориям.

Яде как-то удалось сосчитать вагоны у одного эшелона.

– Сорок девять, – объявила она с таким уверенным видом, будто другого числа и не ожидала.

Хотя все знали, что составы всегда были разные.

– А в каждом – по сотне человек. Значит, без малого пять тысяч на состав, – подсчитала Ирена, – а если четыре транспорта, то и выходит…

– А мы не верили, что такое возможно, – сказала Ревекка.

– Быть такого не может, – все равно не могла уложить это в голове Беата, – двадцать тысяч за сутки – печи треснут.

И печи трещали, конечно, но не в том смысле. Однако наступал предел и печам, они не справлялись с нагрузкой и выходили из строя, и тогда тела снова свозили к ямам.

– Сколько еще? Разве не вся Венгрия уже здесь? – покачала головой Ирена.

– Видать, не вся. Говорят, Будапешт еще даже не трогали. Пока окраины идут.

Сумерки спустились на лагерь. Усталые женщины вышли из барака. Заиграла музыка. Женщины в отупении смотрели на мужской полосатый оркестр, играющий какой-то вальс. Девушки из эффектенкамер присоединились к ним.

– Идиот Вагнер снова заставил их играть, – пояснила Елена.

В сторону третьего крематория мчался грузовик. Проезжая мимо них, он подскочил на колдобине, но скорость так и не сбросил. Женщины уставились на труп обнаженной старухи, выпавший из машины. Седые волосы разметались вокруг посиневшей маски лица. Страшные глаза навыкате отражали ясное небо. Музыка играла. Где-то послышался звон битой посуды. Затем удар пощечины и… аккордеон.

В полной прострации женщины пошли в барак. Усталые, расселись по койкам.

В бараке молоденькие польки меряли нарядные платья, которые сумели протащить под носом у капо. Одной не подошел размер, и она уговаривала другую поменяться с доплатой на два кольца колбасы и полкилограмма сахара. Ее подруга раздумывала над сделкой. Ревекка так устала, что едва ее голова коснулась подушки, как она тут же провалилась в пустой тягучий сон. Сколько прошло времени, минута, две, прежде чем раздался крик блоковой, велящей вставать? Ревекка с трудом разлепила опухшие веки. В окно снова светило солнце. Ревекка механически заправила койку, пригладила одеяло, выровняла кант, рядом то же самое молчаливо делала Ядя. Девушки вышли из барака. Ревекка встала в первую пятерку. Показалась блоковая. И вот они снова идут, а навстречу им выплывает из дыма измученная ночная смена. Молчаливо кивают товарки и идут дальше, их ждет вожделенный отдых. Ревекка и остальные входят в опостылевший барак, забитый новыми вещами. Лишь на мгновение они останавливаются у окна, из которого видно дорогу, идущую от платформы, – людская река уже разлилась по ней и текла, не имея преград на своем пути. На лицах некоторых людей была улыбка, дети носились, догоняя друг друга, какой-то мальчик сорвал несколько цветов, росших вдоль проволоки, и, довольный, подарил их матери. А она была прекрасна в своем элегантном светло-коричневом платье, перехваченном кожаным пояском, в красивых туфельках с каменной пряжкой, ее изумительные черные волосы были тщательно уложены в красивую прическу. Мать потрепала кудри мальчика, золотившиеся на ярком солнце.

Лето было жарким.

* * *

До жилого барака работниц вещевых складов доносилась приглушенная музыка. Обезумев от венгерских богатств, которые они беспрепятственно тащили из «Канады», эсэсовцы устраивали в своей столовой один чумной пир за другим. Алкоголь тек рекой. Пили, блевали и снова пили. До беспамятства. «Чтобы не помнить того, что творят днем», – сказала как-то Ирена.