Инспекция. Число Ревекки

Транспорты продолжают прибывать. Платформа не пустеет ни на минуту. Не успевают уйти одни, как уже слышится протяжный свисток следующего состава, который везет новую партию венгерских мучеников. На платформе селекций нет, всех гонят в газ, только у развилки вытаскивают молодых и сильных, которые идут без детей. Их отправляют пока в цыганскую часть.

Вначале задымил четвертый крематорий. Вместе со столпом искр из его труб валит серый тягучий дым, которым молча дышит округа. Он разносится ветром по всему лагерю, пробирается в легкие, раздирая горло, заставляя слезиться глаза. И вот уже из остальных труб валят такие же грязные рваные клубы. Они соединяются над лагерем в одну бескрайнюю грозовую тучу, укутывают бараки, плотной пеленой покрывают аппель и поля за колючей проволокой, берут в мутный тягучий плен сторожевые вышки, надежно прячут от солнца проклятое место. Во всех бараках наглухо закрыты окна, все щели проложены мокрыми тряпками, но дым все равно проникает в помещения, лижет глаза, слизистую, заползает в рот, пляшет в легких. Не справляются крематории с потоками венгерской реки.

И начинает пылать во рвах.

Ревекка сидит перед вещами, раскачиваясь на месте, она смотрит перед собой, но не различает вещи, вместо ярко-зеленой вязаной кофты она видит пятно в грязном дыму. Она поднимает лицо и смотрит на Ядю. Взгляд Яди устремлен к окну, в нем нет осознанности, он безумен, как и у всех в эти дни.

За окном лагерный оркестр играет «Веселую вдову». Стылым взглядом уставились на свои инструменты музыканты. Руки перебирают струны, двигают смычком механически.

Под эти звуки движется гигантская похоронная процессия.

Люди идут и днем и ночью, освещенные бледными лучами прожекторов, которые теперь с трудом пробиваются сквозь плотную дымовую завесу. Продолжается великий исход в газовые камеры.

Работа в бараках «Канады» идет круглосуточно. Едва измученная дневная смена уходит, как на ее место тут же заступают девушки из ночной. Грузовики – те же, которые возили дрова и уголь, – привозят с платформы чемоданы, сумки, мешки и тюки. Раскрасневшиеся шоферы выскакивают, быстро помогают девушкам выгружать добро перед бараками и тут же уезжают прочь. Девушки под крики капо поспешно утаскивают все внутрь, торопясь освободить место для следующих вещей. Они знают, что новая партия уже едет.

Бараки «Канады» завалены до самой крыши. Никто уже не проверяет дотошно каждый шов и подкладку. Едва прощупав и прохлопав вещь, руки отбрасывают ее и тянутся к другой. Но все равно находят не счесть валюты, золота и драгоценностей. Девушки отдают должное венграм: те проявили смекалку – ценности находят не только в одежде, но в бутылках с мутными настойками, в банках с консервами и вареньем, в колбасах, запеченными в хлебе. Ревекка находит золотую подвеску в душистом мыльном бруске, и то лишь потому, что он лежит завернутый в меховое манто, – зачем же еще прятать мыло в мехах, если нет в нем чего-то ценного. Она кидает куски мыла в сундук, а подвеску в мусор. Осознав, встает и как чумная идет поменять их местами. Да впрочем, никто не замечает ошибок.

Между кучами снуют те, кто собирает рассортированную одежду и стаскивает к стене – там ее запихивают в мешки. Внутрь забегают девушки, которые уносят эти мешки в бараки, отведенные под хранилище. Совсем скоро мешки отправятся в рейх. Отныне ни один эшелон не уходит из лагеря пустым: прибывающие транспорты забиты людьми, убывающие – их добром. Великому рейху не на что жаловаться – вещи отменного качества. Венгерские евреи берут с собой все лучшее, что у них есть: новое шелковое белье, дорогие меха, кожаную обувь, тонкие рубашки, элегантные платья, модные шляпки и сумочки, косметику, деликатесы. «Если уж разрешено что-то взять с собой в новую жизнь, то это должно быть самое ценное», – думают они. Эти мысли угадывают и немцы, позволившие «переселенцам» брать с собой сколько угодно добра.