Институт репродукции

– Эй, ты там береги себя! Улицу переходи осторожно, и вообще… Жаль, я не могу тебя проводить. Не хочется оставлять Светку одну, сама понимаешь.

– Конечно, что ты, даже и не думай!

Лифт, ритмично потряхивая, медленно спускает меня с заоблачной верхотуры вниз. Я настолько погружена в свои мысли, что не обращаю внимания, как он останавливается на каком-то там этаже, и кто-то входит в услужливо разъехавшиеся двери.

Лифт продолжает было прерванное движение вниз, но вдруг – рывок. Толчок. Остановка. И немедленно гаснет свет.

Оказавшись в кромешной тьме, я с ужасом ощущаю, как к горлу моему прикасается острие ножа. Пытаюсь вскрикнуть – и тут же чья-то жесткая, пахнущая машинным маслом ладонь зажимает мне рот.

– Тихо ты! Не вздумай орать, повитуха гребанная! А то ща поднажму чуток – враз вторая улыбка появится.

Голос хриплый, мальчишеский – явно только-только начал ломаться.

– Слышь, ты лепила! Натка говорит – узнала ты ее. Так поимей в виду – стукнешь кому-нить – хана тебе! И ты, и мужик твой, и пацанка его – считай, все покойники.

Я не столько пугаюсь – а надо бы, между прочим, ясно ведь, что он не шутит, и лезвие у моего горла, пусть это даже не настоящая финка, на ощупь вполне себе острое – сколько жутко злюсь на Наташу. И это после всего, через что мы с ней вместе прошли, в ночь, когда родились близнецы!

Я резко вскидываю руку к горлу, хватаюсь за лезвие, дергаю нож на себя, и, не обращая внимания не то, что по руке течет кровь, вырываю и отбрасываю его куда подальше. Одновременно бью изо всей силы ногой – куда-то вниз, наугад, надеясь, что заехала по лодыжке. И сразу же отскакиваю в угол лифта – пусть-ка теперь поищет меня в темноте.

– У-у! – разносится по всем этажам мальчишеским дискантом.– Я тебя бил, да? Не, ну скажи, я тебя бил?

Не, а он что думал, я буду тихо стоять, пока мне тут горло режут?

По стенке шахты начинается перестук – сперва на одном этаже, потом на другом, потом на нескольких сразу.

– Эй! – орут на разные глаза – Прекратите немедленно хулиганить! Я сейчас милицию вызову!

Мой похититель вполголоса матерится, щелкает самодельным дистанционным пультом (по идее такой должен быть только один, у бригадира лифто-ремонтной бригады, с какими-то индивидуальными для каждого лифта кодами доступа, но вот поди ж ты). В лифте послушно загорается свет и он, как ни в чем не бывало, продолжает плавное движенье вниз. Парень, косясь на меня, наклоняется, подбирает окровавленный нож, вытирает о полу куртки с внутренней стороны, прячет в карман.

– Слышь, ты, крутая! Как там тебя, Настя, что ли? Ну, ты, это, короче, на не меня обижайся.

Я молчу. Лифт постепенно приближается к пункту назначения.

– Ну, я че сказать-то хотел вооще. Там тебя, Натка, это, зайти просила. С девочкой у нее с одной не все ладно. Так ты как, зайдешь, а?

Ну вот, теперь все понятно. Это, типа, был такой вызов на дом. Задание – во что бы то ни стало привести врача, живого или мертвого.

Только много ли вам проку от мертвого?

– А тебя как зовут? – неожиданно для самой себя спрашиваю я.

– Ну, Степан.

– Ну вот что, Степа. Приятно, так сказать, познакомиться. Сейчас, когда лифт остановится, ты из него сразу выйдешь. И – бегом, чтобы духа твоего больше здесь не было! Имей в виду – у меня в кармане баллон с черемухой, и палец уже на кнопочке, а если что, то мне и одной зубочистки хватит тебе оба глаза выколоть, и перепонку в ухе проткнуть, я смогу, я анатомию изучала!

Когда лифт, наконец, останавливается, Степа одним прыжком выпрыгивает из не успевших до конца раскрыться дверей, и, не оглядываясь, чешет куда-то вдаль. А я еду дальше вниз – на минус пятый.

*

У Наташиной девочки – второй, которую она назвала Женей, сыпь и температура. У старшей, Ани, сыпь тоже есть, но температуры нету. Сыпь мелкая, красная, похожая на потничку. Мы обсуждаем, как Наташа кормит девочек, как одевает, как умудряется здесь купать, что она ест сама. На вид обе малышки подросли, чистенькие и опрятные. Я говорю Наташе, что она молодец, искренне восхищаюсь тем, как у нее все тут организовано, сетую, что девочки столько времени совсем без света и воздуха, ставлю маленькой Жене свечку от температуры с парацетомолом. Болтаю без умолку, предлагаю все же вызвать врача, вызываюсь сама его притащить – хорошего, своего, надежного. Наташа слушает, улыбается, покачивает головой.

На полу, на ступеньках, вокруг матраса сидят мальчишки, лет от пятнадцати до двадцати. Тоже слушают, покачивают головами. Нет, не надо сюда никого приводить. Слишком уж это стремно.

Но ведь и здесь тоже стремно – настаиваю я. Вас вон сколько знает, где прячется Наташа.

Это ничего, говорят они, мы здесь все свои. С восемнадцатого детдома.

Слыхала я про этот детдом.

Московский детский дом интернат для детей сирот и лишенных родительского попечения №18 был обычным казенным учреждением с серыми каменными стенами, большими спальнями с разбивкой по классам, и длинными зелеными коридорами.