Институт репродукции

Для такой огромной палаты здесь было удивительно тихо. Высокие сводчатые потолки уносились куда-то вверх, и, должно быть, акустика здесь была дай Б-же. Но никто не кричал, не раскачивал прутья кроватки, стремясь выбраться наружу. Двадцать восемь разного возраста, от месяца до полугода, младенцев не смотрели по сторонам, не следили взглядом за проходящими мимо людьми, не пускали пузыри и не улыбались. Большинство сосредоточенно разглядывало над собой потолок. Казалось, дети полностью погружены в себя. Глаза их подернулись тонкой пленкой, словно они, подобно котятам или щенкам, отрастили себе третье веко. Разбросанные вокруг по стенам цветные зайчики-белочки казались тоже почему-то до странности одинокими.

– Ну, вот он, – Лика подвела нас к третьей в седьмом ряду кроватке. Кроватка была старого образца, металлическая, выкрашенная белой масляной краской. Такие кроватки легко обрабатывать дезраствором. Во время ежегодных «больших моек» их попросту покрывают свежим слоем краски, и они делаются как новенькие.

– Какой странный! Голова огромная, вытянутая, а сам будто паучок. Никогда таких младенцев не видела! А точно с ним все в порядке? – растерянно, и немного брезгливо спросила Инна, явно не решаясь до него дотронуться.

– А что ты хотела? Он же глубоко недоношенный. Они все поначалу так выглядят. Всё с ним хоккей, даже не сомневайся! А голова постепенно выправится и придет в соответствие.

– А… скоро выправится?

– В ближайшие годы. Своевременно, или несколько позже. – Лика была настроена беспощадно. – Короче, хотите вы его отсюда забрать, или нет? Если да, то надо это сделать как можно скорее. В таком возрасте каждая минута дорога. Он и так уже провел тут на месяц больше, чем нужно. Тюрьма-то – она никому не идет на пользу. Слыхали, небось, госпитальный синдром, и всякое такое. Кошку, чтоб не засох спинной мозг, и то надо почаще гладить. А ребенка надо таскать на руках, песенки ему петь, в жопу его целовать.

– Я… я должна как следует подумать, – сказала Инна. – Это ж… ну все-таки серьезно очень – ребенок. И потом, вы совершенно уверены, что он мой? То есть, конечно, все эти документы у вас в кабинете – ну да, там, действительно, моя подпись. Я тогда в таком состоянии была, что угодно подписывала не читая. Мне мама бумажки подсовывала, и галочкой отмечала – вот здесь! Но, может, все-таки, это другого кого-нибудь ребенок? Ну, могли ведь их спутать где-то при перевозке?

– То есть, ты хочешь ген. экспертизу? – Лика насмешливо прищурилась. – Недешево выйдет, да и времени не меньше недели займет.

Мы с Костей до этой минуты оба молчали. Он просто молча пожирал черноглазого головастика глазами, а я – стыдно себе признаться, подобно Инне, пыталась отыскать в этом, абсолютно незнакомом мне малыше хоть какие-то приметы тогдашнего моего Алешки… За эти месяцы он сделался совсем-совсем другой.

К счастью, когда малыш слегка повернулся на бок, гадская казенная распашонка сползла с плеча, и я увидела под левой лопаткой знакомую черную звездочку! Дважды причем знакомую – у Костика под лопаткой точно такая же!

– Не надо! – радостно завопила я, причем так громко, что Лика резко дернула меня на себя и на секунду зажала рот, так что заканчивала я уже шепотом. – Не надо никакой экспертизы! Я клянусь, я уверена, это тот самый ребенок, которого я тогда принимала!

– Ты что, в лицо их всех помнишь? – фыркнула Инна.

– Ага, и по фамилии. Особенно с кем столько провозилась. Лик, конечно, мы его заберем, тут и думать нечего. Вопрос только как? Ведь не можешь же ты просто вынуть его из кроватки и отдать нам? Или… все-таки можешь?

За пару недель знакомства с Ликой, я успела уже убедиться, что в ее в лексиконе напрочь отсутствуют слова «нельзя» или «невозможно». Вместо них у нее гениальное слово «как». Как именно мы все это провернем.

– Да как два пальца! Завтра, допустим, у меня дежурство. Утром я объявляю вашего Лешку больным, и забираю его к себе в изолятор. Часикам к двенадцати ночи он у меня официально «помрет». А в девять утра ты – она обернулась к Инне – поскольку в отказных документах стоит именно твое имя, заберешь его «тело» хоронить. Наш патологоанатом пьет и ест из моих рук. Он давно уж привык, что вскрытие пациентов – моя тайная страсть, а заключения я пишу в разы грамотнее его. Разрешение из нашего морга и справку с кладбища о наличии места для захоронения я тебе к тому времени сварганю. Годится? А потом уж вы – кивает она нам с Костей – без проблем оформите ребенка, как доморожденного. Опять же, как врач, обязуюсь выдать вам, на сей раз абсолютно честную, справку, о том, что осматривала его после родов. Всем все ясно?

Нам все было ясно. За исключением разных там, несущественных и мелких деталей. Типа, кто именно родил Лешку дома – я или Инна? И куда отсюда мы его повезем? Впрочем, ключевое слово было – отсюда.