Институт репродукции

– Официально – конечно нет. Но, ты ведь понимаешь, за деньги у нас можно все. Ей тогда было еще семнадцать, несовершеннолетняя, стало быть, они официальные опекуны и ее, и ребенка. Ну, подмахнули там что-нибудь пару раз вместо нее, так все равно на всех официальных документах их подписи идут первыми. Я тебе советую – не говори ей сразу. Просто спроси еще раз, на каком сроке она делала аборт. И вообще – будь с ней поосторожней! Для матери узнать, что где-то там, без нее, на свете ее ребенок, это такое может быть потрясение…

– Да какая она мать после всего этого!

– И все-таки…

Он вышел в кухню, и уже оттуда стал набирать ее номер. Я слышала, как тихонько попискивают циферки в телефоне. Потом невнятно зазвучали слова. Я старалась не вслушиваться, твердила себе, что это мерзко с моей стороны. Но у меня просто не получалось. Даже заткнув уши, я все равно слышала, ну, или воображала себе, что слышу. У Кости был такой голос, какой бывает у мужчины, когда он разговаривает с женщиной, с которой был близок. Ни с чем не спутаешь, стоит хоть раз услышать.

*

Она была уверена, что он когда-нибудь позвонит! Не может после стольких лет всё просто так взять и кончиться!

Все эти долгие, гулкие месяцы пустоты, когда Кости рядом с ней не было. Когда некому было позвонить или скинуть смску с мгновенным снимком, увидевши бабочку, или смешно ковыляющего щенка, или редкостной красоты закат. Не с кем поделиться неожиданным успехом на экзамене, некому пожаловаться, как почему-то дико, смертельно устала за какой-нибудь бесконечный день, ничем абсолютно не выделившийся из череды точно таких же.

– Привет! – голос так и звенел явно деланной беззаботностью. – Не могла бы ты забежать? Да. Вот прямо сейчас, если можно? Я тебя кое о чем расспросить хотел.

Да. Конечно, могла бы. Вот прямо сейчас. И вчера. И завтра. Конечно, им давным-давно пора бы серьезно поговорить.

*

– Слушай, – сказал мне Костя. – А ты не могла бы посидеть немного в кладовке? Понимаешь, будет лучше, если я сам сперва с ней поговорю. Один на один, понимаешь?

– Конечно, – ответила я, немного обиженно. – Но, может, я тогда лучше, совсем уйду? А вы тут свободно пообщаетесь, поговорите. У меня, если честно, еще куча дел запланирована на сегодня.

Вообще-то я планировала весь этот день провести у Кости под боком, изредка трогая его рукой, проверяя, все ли он здесь, на месте, а то, вдруг приснился. Такой бесконечный выходной, в горизонтальном положении. С Костей, книжкой, и может еще какой кин хороший посмотреть с ним вдвоем с планшета, прижимаясь щекой к щеке, одновременно смаргивая в патетических местах набегающие на глаза слезы. Но человек, как известно, предполагает…

Мне, конечно, вовсе не улыбалось оставлять их наедине. Но я понимала, что так будет правильнее, честнее.

– Нет, – без тени улыбки ответил Костя. – Посиди, все-таки, лучше в кладовке. На всякий случай. Вдруг мне понадобится что-нибудь спросить или уточнить.

По мне, так это выглядело, по меньшей мере, идиотизмом. И попросту непорядочно. Она будет думать, что они одни, а тут я в кладовой… Предложи мне такое кто другой, а не Костя, сказала бы я ему… А тут… А тут я просто послушалась.

В кладовке было душно, и по-прежнему пахло яблоками. Запах их впитался в полы и стены и, похоже, останется здесь навсегда, несмотря на сложенные в углу краски и обои. О, хлороформ души моей! Я почувствовала, что засыпаю.

Меня разбудили голоса. Настойчивый и жесткий Костин, всхлипывающий и жалкий Иннин.

– Послушай, ну какая теперь-то разница, сколько у меня было недель! Тебе не кажется, что это просто бесчеловечно – вот так меня сейчас мучить?

– Инка, уверяю тебя, мне это очень важно! Было б не важно, стал бы я тогда. Успокойся, и перестань плакать! Тьфу! Да прекрати ты реветь, наконец, и просто ответь на простой вопрос: сколько у тебя было недель, когда ты делала аборт? Что, неужель, так сложно ответить?

– Костя, зачем ты меня сейчас мучаешь? Я тогда звонила тебе всю осень, почему ты ни разу не поднял трубку? Если бы ты хоть раз подошел тогда к телефону…

– Подожди! То есть, ты хочешь сказать, что тогда, осенью, наш ребенок был еще жив?!

– Костя! Никакого ребенка не было! Просто сгусток клеток и тканей…

– Да? А я читал, на этом сроке они уже вовсю шевелятся.

– На каком сроке? Да ты о чем говоришь вообще?

– Вот это я и пытаюсь выяснить – о каком сроке идет речь. На каком сроке ты сделала аборт? Сколько у тебя было недель? Можешь ты мне ответить по-честному?

– Ко-о-стя! – тоскливо, безнадежно и жалобно. – А если я сама точно не знаю?

– Что-о-о? – и тихое, успокаивающе, – Ну ладно, ну не реви, не реви. Давай с тобой попробуем восстановить порядок событий. Значит, когда, по твоим словам все уже было кончено – ты просто мне соврала? Да хватит уже рыдать, вот, выпей воды, успокойся! Ну, успокоилась?

– Д-д-да! – стук зубов о края стакана.

– Значит, ты мне звонила, пыталась поговорить? А я, значит, не брал трубку? А ты все это время носила его в себе? Значит, получается, это я во всем виноват? Значит, это я такой идиот?