Институт репродукции

– Ко-остя! Да ничего не значит! Никакой ты не идиот! Это я тогда поступила по идиотски! Прости меня! Конечно, я не должна была тебе врать! Но ты тогда так среагировал, что… Понимаешь, мне стало тебя жалко! Захотелось сразу тебя успокоить, утешить, сказать, что все уже позади, и тебе больше не о чем волноваться.

– Хотя на самом деле все вовсе не кончилось, а только еще начиналось? Хорошо, и что же было потом?

– Потом… Потом я долго пыталась жить, как обычно. Знаешь, чувство такое дурацкое, что если забыть и не думать вовсе, все как-нибудь само собой рассосется.

– А когда стало ясно, что не рассосется?

– Тогда я стала думать, что ладно, пусть уж теперь все идет, как идет. Ну раз уж оно все так получилось. И что может быть, потом, когда-нибудь, ты нас с ним увидишь, и захочешь… Ну, типа, как бывает в кино. Тогда я уже перестала тебе звонить. Сперва еще думала – придешь же ты когда-нибудь в школу, мы встретимся и спокойно поговорим. Но ты так и не пришел.

– То есть все-тки это я во всем виноват.

– Костя! Никто тут не виноват! Просто это нам так не повезло. Ну что? Ну бывает! Не мы одни на свете такие. Ну, а потом мама меня вычислила. Зашла как-то некстати в ванную, увидела. Разахалась, сказала отцу. Они оба так на меня наорали! Что, мол, дура такая, так затянула?! Надо срочно что-нибудь делать!

– А ты тогда что?

– Ну что я? Не, ну жалко, конечно. Но ведь они правы были по существу. Он же никому не нужен был на самом деле, этот ребенок. Я, знаешь, ну, может это странно, конечно, но я так до конца и не прочувствовала, что у меня внутри кто-то есть. Только если потом, когда уже все кончилось. И сразу как-то все завертелось! Врачи, обследования, осмотры. Крови на анализы выкачали пол-литра. Я чуть в обморок не грохнулась, честно. Капельницы, больница. Больно было, между прочим, ужасно, эпидураль ихняя не действовала почти совсем. Чуть не трое суток промучилась. Тебе бы так, может, тогда, понял бы хоть чуть-чуть… Кость, ты чего?!

Костя не отвечал. Я глянула в замочную скважину. Он сидел к ней спиной, лицом к стенке, обхватив себя за плечи руками, и весь мелко трясся.

Так, подумала я пора мне, пожалуй, уже выходить. Последнее, чего мне хотелось, это чтоб он вернулся назад, в ту осень. Пускай даже мысленно. Ох, чувствую, и погано ж ему там было!

В этот момент Костя, опустил на колени руки и, по-прежнему не оборачиваясь, заговорил:

– Я вот только одного не могу понять, как это для тебя его никогда толком не было, если для меня он начал существовать прям в тот самый миг, как ты мне о нем рассказала?

– Ну, – неожиданно почти спокойным голосом, и даже чуточку свысока произнесла Инна, – может в этом-то как раз и заключается различие в женской и мужской психологии? Далекая мечта для тебя реальней и ближе растущей тяжести в животе и мокрых пеленок.

Г-ди, она хоть знает, кому все это говорит?! Хотя откуда же ей.

Инна встала, и легко, грациозно подошла к Косте, обхватила руками его лицо. Развернула к себе, ласково заглянула в глаза. Буря отбушевала, хотела она сказать. Все всё уже поняли, пережили, извлекли уроки. Можно начинать жить дальше. Сейчас она его поцелует, и все совсем пройдет.

Теперь-то, когда все кончилось, и он сам ее позвал, и они все-все, до крошечки, между собою выяснили, проговорили, когда ничего уже недосказанным не осталось, можно, наконец-то, поцеловаться?

Но я не стала ждать этой более чем естественной развязки. Согнув указательный палец, я вежливо постучалась в стенку костяшкой, и решительно распахнула дверь кладовой.

– Привет! Извиняюсь, что помешала! – жизнерадостно выпалила я на одном дыханье.

– Ты?! – изумленно вскрикнула Инна. – Откуда… Что ты здесь делаешь?! – Тут тень понимания мелькнула на ее немедленно снова сморщившемся в плаче лице, на котором и прежние-то дорожки от слез еще толком не высохли. – Так вот откуда он… Но зачем?! – и, уже Косте, – ты что, специально отыскал ее?! Хотел унизить меня, поиздеваться?! Думаешь, мне все это легко далось?! Да я ночей не сплю, реву, как идиотка, каждый раз до рассвета, все мне его плач сквозь сон слышится…

– Ну, тогда можешь переставать рыдать, и начинать спать спокойно. Потому, что ваш с Костей ребенок жив, и все с ним почти в порядке.

– Жив?! То есть как это он может быть… жив?! Ты ж сама сказала тогда, что, это все, ну… рефлекторное… (Костя при этих ее словах слегка поперхнулся).

Инна обалдело смолкла, переводя глаза с Кости на меня и обратно. Медленно опустилась на стоящий позади нее стул. Правда постепенно стала до нее доходить.

– Блиин, – протянула она, уже без особой мелодраматики. – То есть тогда…? А мама моя и папа, они-то, выходит, все знали? И мне ничего велели не говорить? Не, ну у меня и предки! Это ж кому рассказать! Ну, так и что ж мне теперь прикажете делать? И что тут можно сделать вообще?

– Вот это, – веско сказала я. – Нам и нужно теперь решить.

*