Институт репродукции

Что-то щелкнуло у меня в голове. Психоневрология для отказных на Красина… Туда, если все сложилось благоприятно (я сложила под столом крестиком пальцы) скорей всего должен был угодить Алеша. Глубоконедоношенные – их профиль. Если, конечно, его не забрали домой раскаявшиеся родители Инны, или, за недостатком мест, не отфутболили в областную. Дом малютки, даже с инвалидным уклоном, таких не берет до года – на фиг им портить себе статистику ранней детской смертностью?

– Скажи, – осторожно начала я, – У вас там нет сейчас случайно… одного мальчика.

– У нас там полным-полно разных мальчиков! Тебе какого – с Дауном или с Литтлем?

– Слушай, я серьезно! Я понимаешь, ищу одного мальчика. Ему сейчас должно быть четыре, нет, уже пять почти месяцев. Он родился где-то на тридцатой неделе, хотя в документах может быть написано, что недель было двадцать пять. Зовут Леша, темненький такой, сероглазый, и мне, понимаешь ли, очень-очень важно его найти.

– Если это тот, про кого я думаю, – сказала Лика, откидывая челку со лба и забрасывая тонкую, гдадковыбритую ногу на ногу. – То глаза у него сейчас уже абсолютно черные. Прям как ночь, зрачок еле разглядишь. А тебе он зачем? Или тоже скажешь твой сын? Сколько ж ты успела сдать яйцеклеток?

– Нет, он мне конечно не сын. Во всяком случае, не биологически. Просто, понимаешь, это была заливка, ну, позднее прерывание. И вот я сперва его не убила, а потом… ну короче, не дала ему умереть. Ну, и теперь мне очень важно знать, где он и что с ним. Потому что, хотя я ему и не мать, но… Послушай, если ты мне не веришь – посмотри сама в документах, там же должна быть моя подпись – в выписке из истории родов и в первичном свидетельстве о рождении. Акушерка Муравлина Анастасия. Проверь, хорошо?

– Хорошо, успокойся, я все проверю! И если это он, тогда что? Хочешь его забрать себе? Усыновить, или под опеку? Там вроде родственники какие-то есть… Ладно, не волнуйся, я все узнаю. И все тебе расскажу. Только… не многовато ли тебе детей сразу будет? Светка наша, Алеша этот, и… скажи, а ты сейчас не беременна?

Это она еще про Костиного не знает.

– Что, разве уже заметно? – вслух изумилась я. Нет, врачи люди, конечно, наблюдательные, но чтоб с самых первых недель…

– Нет, ничего еще не видно, не бойся. Просто, ты сейчас такая, как бы это тебе объяснить,… ну вот словно корнями вся проросла. И еще – как будто чуточку светишься.

*

Мы не виделись целых несколько дней. Даже точно могу сказать – целых пять с половиной. В смысле, пять суток и еще двенадцать часов, и сколько-то минут, и сколько-то секунд. Нет, я не считаю. И вообще это даже не очень-то для меня важно. Потому что, даже не видя, я Костю всегда кожей чувствую – что с ним, все ли в порядке. И он меня тоже. Стоит мне заскучать, как он сразу звонит: «привет, как дела, я что-то соскучился!». Такая, типа, у нас ментальная связь.

И я привыкла, что здесь, в мансарде, тоже вроде как мой дом, и у меня есть свой ключ, и можно приходить без звонка.

Но сегодня, когда я сюда шла, на душе у меня скребли кошки. Я все себе представляла, и как я ему все скажу, и что он мне на это ответит, и что из всего этого выйдет дальше.

Открыв дверь своим ключом, я первым делом ставлю чайник и забрасываю картошку в кастрюлю – вариться в мундире. Потом собираю раскиданное по углам белье, трусы, майки, носки, свой собственный под кровать закинутый лифчик. Забрасываю все это в костину микроскопическую стиралку. Споласкиваю валявшиеся в раковине тарелки и чашки. После этого остается лишь слегка подмести пол. За этим занятием меня застает возвратившийся Костя.

– Привет! Бесчинствуешь тут понемногу? Пользуешься, что меня нет, и бесчинствуешь?

Я отбрасываю веник, каждый из нас делает шаг вперед, и мы словно вливаемся друг в друга, сразу и навсегда превращаясь в единое целое, без зазоров и зазубрин, и становится непонятно, как мы могли столько времени существовать порознь, не чувствуя, как в оставшихся в каждом из нас пустотах гуляет ветер. Но сейчас уже все в порядке!

Мы мирно ужинаем картошкой и колбасой. Костя рассказывает об аварии, которую им с ребятами удалось предотвратить на каком-то заводе: хозяин прислушался к их прогнозу и вовремя подсуетился. Это был не частный прогноз, а, как у них иногда бывает, случайный и анонимный. Побочный продукт чьего-то еще, заказного. Так что денег за него они, конечно, не получили, и не получат – одну лишь чистую радость от сознания собственной нужности. Костя сейчас весь так и светится.

– Знаешь, – осторожно говорю я. – мне нужно тебе кое-что сказать.

Он вскидывает голову и смотрит на меня вопросительно.

– У нас с тобой будет ребенок.

– Ну да, – говорит он, – Я знаю, – и похлопывает себя по плоскому еще животу. Думает, это я так шучу.

– Да нет же! Я не твоего ребенка имею в виду! Нашего с тобой общего.

– В смысле? Ты хочешь сказать, что у тебя, здесь… – Костя неуверенно касается теперь уже моего живота. – Ну, то есть, что ты… тоже? – Он замолкает, и смотрит на меня вопросительно.