Институт репродукции

– Тихо ты, – зашипела шедшая следом Лика. – Я дала ему снотворное, чтобы не закричал. Но часа через два он уже совсем проснется. А если сильно трясти, то может и раньше времени, и даже сейчас, что было бы уж совсем некстати. Вот вам пара бутылочек со смесью на первое время. Вы чем его вообще кормить собираетесь?

– Сцеженным молоком, разумеется. Слава Б-гу, у мамы в клубе хватает молочных теток, а может, и Марфу удастся достаточно раздоить.

Лика одобрительно кивнула, похлопала меня по плечу, и исчезла за дверями больницы. Мы двинулись дальше вместе. За углом Инна с видимым облегчением переложила по-прежнему молчащий сверточек в протянутые Костины руки.

– Ладно, удачи. Попробую еще успеть на вторую пару.

– Спасибо! – хором сказали мы.

– Позванивай, – сказал Костя.

– Обязательно! Я, может даже и забегу как-нибудь? Можно ведь, Костя?

– Конечно! – откликнулся он, даже не обернувшись. Все внимание Кости было приковано к бледному, неподвижному личику, с которого он осторожно откинул кружевной уголок.

Костя шел, смотрел на своего ребенка, и губы его едва заметно шевелились в такт шагам. Похоже было, что он еле слышно напевает своему наконец-то обретенному сыну колыбельную песенку.

Прислушавшись, мне даже удалось разобрать слова:

Как у нашего Алешки

Девять жизней, как у кошки!

Он два раза помирал,

И два раза воскресал!

Да. Все мы любим мурлыкать нашим малышам разные милые глупости.

*

В одно прекрасное утро начался токсикоз. У меня на пару дней раньше, чем у Кости. Хотя он меня довольно-таки быстро догнал. Так что теперь мы оба не выходим из дома без кусочка имбирного корня в кармане. Чуть что – достаешь, и с хрустом впиваешься в него зубами. Рот немедленно заполняется яркой горечью и, кажется, тебя пронизывает молнией изнутри всего, с головы до пят.

А еще перед сном я обязательно ставлю у кровати блюдце с сухариками и завариваю две чашки чая – если утром, не вставая, сразу что-нибудь сгрызть и выпить, то потом вполне можно какое-то время существовать.

Как я и надеялась, маленький Лешка легко вписался в суматошный быт Яхромки. К тому же длительное пребывание под крылышком у системы выработало в нем совершенно уникальную для нашего дома приверженность режиму. Лешка просыпается ровно через три часа после предыдущего кормления, и ни секундочкой раньше. Проснувшись, он никогда не плачет, а только по-стариковски кряхтит, и хнычет иногда еле слышно. А будучи накормлен в 12 ночи, никогда не просыпается раньше шести утра. Просто идеально выдрессированное дитя.

Разумеется, мы сразу же задействовали «молочный банк» маминого клуба – у них там всегда есть запас на какой-нибудь крайний случай. А вот с Марфой вышла загвоздка: она ни в какую не соглашалась сцеживать молоко. Вместо этого она неоднократно пыталась приложить Алешку к груди, но он, как легко догадаться, абсолютно не понимал, чего от него хотят. Марфа не сдавалась – силой впихивала в него сосок, брызгала молоком ему в рот. Лешка захлебывался и начинал скулить. Мы с Костей дружно набрасывались на Марфу, и экзекуция прекращалась. Марфа возмущалась, и утверждала, что если б не наша дурацкая сердобольность, ребенок давно бы уже сосал титьку, как все нормальные люди. А вот из-за таких, как мы, горе родителей…

Короче, хочешь-не хочешь, а вперед – дважды в день с сумкой-холодильником за молоком. Со временем мы сговорились с двумя конкретными, недалеко живущими мамами, и стали ездить по очереди то к одной, то к другой.

Вообще, Лешка поначалу был никакой – не следил взглядом, не улыбался, не смотрел на игрушки, не пытался перевернуться. По Ликиному совету, мы залепили весь угол, где он спал в корзинке, цветными картинками, и периодически их меняли. Лика же передала мне с Игорем крупные разноцветные бусы, и велела их вешать на шею тому, кто держит ребенка. Но Костя бусы надевать наотрез отказался – сказал, что это уже перебор. Вместо бус он зато цеплял на рубашку сразу по три – четыре ярких значка.

Лешку таскали на руках, пели ему, читали стихи, тискали и трясли – в общем, не давали никакого покоя, пока он не переутомлялся, и не начинал хныкать или просто не засыпал в самый разгар веселья. Прошло, однако, немало дней, прежде чем мы увидели на его лице первую робкую улыбку. Не нам, конечно, – ишь, размечтались. Лешка улыбнулся воробышку, резко вспорхнувшему с ветки перед окном.

– Ну да, – фыркнула мама, – дитя подземелья. Воробышков никогда не видел.

*

В грядущий «мужской четверг» у Кости было назначено первое УЗИ. Он страшно волновался, дергал меня всю дорогу, спрашивал, что делать, «если окажется, что там все не так, как надо». Накануне пересмотрел все найденные в нете фотки эмбрионов на этом сроке.

– Слушай, а почему у них у всех глаза такие огромные?

– По качану! Потому что это не глаза, а уши – ты что, не видишь, что они на висках? Глаза вот, они, наоборот, маленькие совсем, их и не видно-то толком.

На УЗИ у меня в тот день были записаны дядя Федя, потом Каменевы и Костя последний.

Дядя Федя вошел мрачный, как туча, даже не поздоровался толком, так только, головою молча кивнул.