Интегрировать свет

И с чего меня так пронял обычный поцелуй руки? Нафантазировала себе невесть что. Не мог же Лод действительно никак не отреагировать на то, что я сделала. Это был просто жест благодарности. Вполне целомудренный.

Вот и всё.

Но мне стоило некоторого труда отмахнуться от шепотка, вновь зазвучавшего в моей голове. О том, что колдун не мог не знать, как этот поцелуй подействует на меня — как и трогательное «наша девочка», - и что это прекрасный способ поддерживать мою милую иллюзию, что меня не просто используют.

Нет, уж лучше и правда думать, что ничего не случилось.

— Истории… а, книги, которые я ей пересказывала? — взяв себя в руки, я села обратно в кресло. Очень постаравшись, чтобы мой голос тоже звучал не дружелюбнее обычного. — Так ты нас подслушивал?

Он усмехнулся:

— Ты говоришь так, будто для тебя это неожиданность.

И правда. Что это я.

— Слушать их… было так странно, — Лод качнул головой. — Твои предшественники говорили, что в вашем мире придумывают такие истории. Не научные труды, не летописи реальных событий, а просто истории. Людей, которые никогда не жили, и их приключений. И это записывают… печатают… в книгах, чтобы другие тоже могли это читать.

Колдун говорил об этом так, словно обычный человек, вдруг столкнувшийся с магией.

Забавно… для меня этот мир — сказка, о которой я читала в книжках, но для него таковым был наш.

— Да. Именно так, — я кивнула. — Неужели у вас нет тех, что сочинял бы… легенды, сказки?

— Легенды — да. Но они либо повествуют о богах и сотворении нашего мира, либо основаны на том, что точно было когда-то. И сказки есть, только они короткие. Либо страшные, либо поучительные. Совсем не такие… масштабные, как те истории, о которых говорила ты. Их не видят смысла записывать, только облекают в песни… у вас же есть песни?

— Конечно. И стихи.

— Стихи?

— Ты не знаешь? Это… как если из песни убрать музыку. Оставить только слова.

— Но песни ведь не звучат без музыки. Не производят впечатления. Если не умеешь петь, проще просто пересказать ту историю, о которой они сложены. Своими словами.

— О, стихи производят впечатление. Ещё как. И с ними не работает «просто рассказать». Там зачастую… нет истории, нет чёткого сюжета. Чистые эмоции. И пересказывать, о чём они, напрасная трата времени. В таком-то виде они уж точно не произведут никакого впечатления.

— Нет истории?

В кои-то веки я видела, как глаза Лода ширятся в изумлении.

Я растерянно пощёлкала пальцами, едва ли не впервые в жизни жалея, что я не гуманитарий. Они-то наверняка сумели бы облечь объяснение в красивые слова — и рассказать о поэзии с таким же воодушевлением и восхищением, с каким я готова вещать про формулы.

Однако какой открывается простор для деятельности, если мы переживём эту передрягу и благополучно добьёмся мира. Учитывая, что я хотя бы приблизительно представляю, что такое печатный станок, и то количество литературы, которое хранится в моей голове… да и мои научные познания наверняка позволят привнести в Риджийский быт много полезных вещей. Нет, к сожалению, я вряд ли сравнюсь с некоторыми попаданками из книжек, которые невесть откуда знали всё на свете — от швейных премудростей до устройства двигателя внутреннего сгорания — и затевали техническую революцию, разом двигая средневековое королевство лет на шестьсот вперёд; но я действительно знала многое.

Однако всё это, конечно, только в том случае, если я вдруг не вернусь домой.

Вдруг.

— Проще показать на примере, — сдалась я. — Хочешь послушать мои любимые?

Лод кивнул, и я прокашлялась, стараясь не чувствовать себя на уроке литературы — потому что всегда смущалась и терялась, становясь объектом всеобщего внимания, а посему читала стихи абсолютно отвратительно. Хоть и получала свои пятёрки. Но общество Лода не заставляло меня ни смущаться, ни теряться, и ему я могла читать не то, что требовалось по школьной программе, а то, что мне действительно хотелось прочесть.

То, что мне действительно близко.

— Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух. Да, таким я и буду с тобой, — начала я: негромко, без намёка на театральный пафос, почти так же, как говорила, — не для ласковых слов я выковывал дух, не для дружб я боролся с судьбой…

Мне всегда нравился Блок. А этот стих — особенно. Отчасти из-за строк про открытую и детскую душу, которой суждено было сгореть.

И когда я закончила, Лод ещё долго сидел, молча глядя куда-то поверх моего плеча.

— Да. Теперь я понимаю, — произнёс колдун потом, тихо и непривычно мягко. — А ещё?

Надо же. Кто бы мог подумать, что наш мастер шахмат окажется ценителем поэзии.

Впрочем, про меня тоже вряд ли можно было такое подумать.