– Для тебя время всегда найдётся! – рыжая чума воздела руку к небесам. – Первый раз не утопила, теперь наверстаю!
В тот момент, когда я подумала, что лодка и правда делает нас довольно уязвимыми, она уже выкрикивала заклинание. И я только потянулась за шнурком с кольцом, когда прямо за бортом поднялось нечто: водяной столб, пузырящийся и текучий, с длинными руками-щупальцами и безликой головой. Странная прозрачная кукла в два человеческих роста, без глаз, рта и носа, слепленная из речной толщи.
Водный элементаль?! Эта зараза уже и такое умеет?..
Щупальца рванули к бортам, толкнули – и, успев ладонью прижать очки к лицу, напоследок тоскливо подумав о дежавю, я полетела в воду.
Тёмная гладь реки сомкнулась над головой, принимая в свои удушающие холодные объятия, тяжёлый плащ, мигом намокнув, потянул ко дну. Я в панике взмахнула одной рукой, пытаясь всплыть, ожидая прикосновения щупальца, которое обовьёт ногу и потащит в глубину, – но вместо этого что-то обвило талию.
Звенящее давление на уши и тело исчезло. Миг спустя я упала на что-то твёрдое и, осознав, что уже не под водой, жадно вдохнула. Открыла глаза: Лод перенёс нас на горный утёс, где когда-то мы обсуждали мой побег – ещё в ту пору, когда на мне был ошейник… а, может, этот утёс был просто очень похож на тот.
Незамедлительно отпустив меня, колдун сел. В одежде, липнущей к телу, с опущенными руками. Пряди мокрых волос скрывали его лицо. Лод молчал, и под тяжестью этого молчания на меня вдруг навалилось осознание, что произошло минуту назад.
Заставив ощутить себя последней сволочью.
Этот поцелуй, мой первый поцелуй – украден. Украден у другой. И несколько часов счастья – тоже.
И, если быть честной, холодный душ от Машки пришёлся как нельзя кстати.
Я приподнялась, дрожа в лёгком ознобе, опираясь на локоть, утопавший в траве.
– Лод…
– Прости, – глухо сказал он. Не поднимая головы, не глядя на меня. – Я поступил низко. Поступил, как подлец.
Все слова, которые я могла бы сказать, так и не сказались.
Падать было больно. Очень больно. Падать с неба, тёплого и солнечного, с заоблачных высот – на землю, веявшую ледяным дыханием зимы. Туда, где мы не были и не будем вместе.
Туда, где наша близость – запрет.
– Ты не должна винить себя. Это моя вина, моя целиком и полностью. Сорвался, поддался безрассудству, сделал то, на что не имел ни малейшего права. Я и на прогулку эту не имел права… не когда я принадлежу другой, – Лод стремительно поднялся на ноги. – Больше я себе подобного не позволю. Можешь не волноваться.
Голос его был холоднее воды, холоднее горного ветра. И я понимала, что холод этот направлен не на меня, что сейчас он презирает себя, и никого больше, но предпочла бы снова умирать от яда, чем ощущать то, что ощутила сейчас.
У всего есть цена, Белоснежка. Ты понимала, на что идёшь, когда соглашалась сбежать с ним. Неэтично, некрасиво, незаконно. Ты получила то, чего в глубине души так давно хотела – возможность на время занять чужое место.
Пришла пора платить.
Я молча приняла протянутую мне ладонь. Встав, позволила снова себя обнять: не так, как обычно, и тем более не так, как в той злополучной лодке – едва-едва касаясь, точно я была стеклянной. И, стоило нам переместиться под горы, приземлившись в лаборатории, почти вырвалась из его рук.
Дальше всё помнилось урывками. Вот я в ванной, с ненавистью срываю мокрое платье. Затем уже сижу в своей постели у камина, переодетая в сухое, закутавшись в одеяло с головой. В какой-то момент поняла, что рядом дрыхнет Бульдог, положив ушастую морду на мои колени, но это не вызывало в душе, медленно выгоравшей после падения, абсолютно никаких чувств.
Хотя, пожалуй, это было кстати: ощущать рядом что-то живое и тёплое. Немного спасало от мертвенного холода, пожиравшего меня изнутри.
Потом ко мне подошёл Лод; я не замечала и не знала, где он был до того.
– Спасибо за план, – ровно произнёс колдун. – Мы пойдём к лепреконам завтра. Ты со мной?
– Нет, – я так и не посмотрела на него. – Нет, я… пожалуй, на сей раз останусь тут. Думаю, вы и без меня справитесь.
Не знаю, ответил ли он что-нибудь. Может, и ответил. Но следующее, что я помнила, – себя, сидящую в одиночестве и темноте, которую рассеивало только пламя в камине. Умирающее, как эта ночь, как всё то безумие, что она принесла.
Это не должно повториться. Этому надо положить конец.
И я уже знала, как.
А потом я просто сидела, глядя в огонь, чувствуя под пальцами бархатистую шёрстку Бульдога. Безнадёжно считая степени тройки, сбиваясь на миллиардах и начиная заново.
Да только ничто, ничто, ничто не помогало высохнуть моим слезам.
Глава восьмая
В полшаге стоя от любви[19]