Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

Интерпретация природы зла[280], насилия и ненасилия[281] Толстого достаточно хорошо изучена. Зло для него не онтологично, не метафизично и неравноправно добру; не является оно и неотъемлемым элементом природы человека. Зло он представлял двойственно: с одной стороны, как «иллюзию» и недостаток добра в человеке по незнанию (сократовская теория); с другой стороны, как извращение изначально чистого ума, «вложенного» Богом в человека (Толстой, 56, 67); оно-то и актуализируется, благодаря воздействию извне. «Для того, чтобы человек мог не видеть лжи и принять ее за истину, разум его должен был быть извращен, потому что неизвращенный разум безошибочно отличает ложь от истины» (Толстой, 39,151).

В то же время ум является важным контролером порывов и желаний, идущих от животного начала (страстей) в человеке. Он обязан следить за зарождением зла в самом себе и пресекать его на первых же этапах: в момент пробуждения совести, стыда или чувств достоинства, то есть в момент развития своего духовного начала. Рефлексия совсем по-кантовски выступает основой исполнения нравственного долга, и в то же время пресечение зла в себе самом весьма схоже с аналогичными требованиями борьбы со страстями святых отцов Восточной Церкви в раннем христианстве.

2009; Atack I. Nonviolence in Political Theory. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2012.

Как бы ни был человек от природы добр и расположен к любви и вере, очень многое зависит от того зла, которое ему наносит цивилизация в лице государства и его институций. Следуя во многом за логикой просветителей, Толстой в то же время, в отличие от них, оставался самым категоричным критиком идеи государства как такового, не принимая во внимание ни его генетической обусловленности, ни исторических форм, ни предназначения. Для него одинаково отвратительны демократические государства и республики, авторитарные и тиранические режимы. Причем тиранические режимы он считал даже более «искренним злом», так как тиран – «злодей по определению» и не может скрыться от ответственности за свои злодеяния. В авторитарных же и даже демократических системах государство так искусно плетет паутину всеобщей зависимости, что «ответственность в совершаемых преступлениях так скрывается от людей, что люди, совершая самые ужасные дела, не видят своей ответственности в них» (Толстой, 28, 250).

Более того, Толстой не видел никаких перспектив и в будущем для государства, никаких его «лучших форм». Он не верил в идею справедливости – очень важную для политической философии и этики того времени. С его точки зрения, государство и справедливость – противоречие в определении, как, впрочем, и сопротивление злу силой и справедливость. Не принимает он и аргументов «справедливого возмездия», «справедливой войны, суда» и прочего. Никакое государство никогда не будет гармоничным, приемлемым для каждого человека, а значит и справедливым; любое захватывает его в круг насилия, опираясь на четыре классических средства: устрашение, подкуп, «гипнотизацию населения» в процессе создания общественного мнения и особые группы людей, готовых реализовывать насилие, слепо (бездумно) исполняя профессиональный долг. Эта гипнотизация и развила в итоге массовое общество и массового человека, описанного Толстым в «Царстве божьем внутри вас». Он предугадал в имперских формах правления и всех его институтах духовные зачатки того глобального зла, которое станет метафорическим образом деспотических режимов и тоталитарного зла в XX веке.

За это, не без основания, Толстой считается анархистом[282]. Многие исследователи Толстого сравнивают его идеи с анархистским протестом европейских мыслителей типа Т. Пейна, В. Годвина, А. Смита, с русским анархизмом П.А. Кропоткина и М.А. Бакунина. Например, неокантианец Отто Бук отстаивал идею «чистого» анархизма Толстого. Бук увидел в учении о непротивлении «лишь строго до конца продуманный анархизм, не более и не менее»[283]. Неокантианцы Борис Вышеславцев и Генрих Ланц определяли толстовский анархизм как «этический»[284]. П. Эльцбахер – автор капитального труда «Анархизм» (в 1906 году переведенного с немецкого языка на русский) также включал Толстого в число главных теоретиков анархизма.

Однако мировоззрение Толстого существенно расходится и с либеральным, и с революционным анархизмом, которые отрицались им из-за одного пункта: того самого «справедливого насилия», с помощью которого эти течения стремились уничтожить «плохие» государства. «Меня причисляют к анархистам, но я не анархист, а христианин. Мой анархизм есть только применение христианства к отношениям людей» (Толстой, 55, 239). Главный принцип толстовского учения, позволивший представить его продолжателем религиозного учения Христа – непротивление злу насилием – делает невозможным его соединение с какими-либо политическими течениями, но предполагает создание иного – антигосударственного объединения людей на платформе подлинной христианской жизни.