Читаем Интеллигенция в тумане полностью

Университетские крайние - не расслабленная богема, я хотел бы это подчеркнуть. Это люди, преданные науке, люди, стремящиеся быть критичными, идеологически неангажированными, точными и внятными, то есть в последнем счете академичными - в том смысле, который в это слово вкладывал М. Вебер (отделять факт от ценности, не внушать свои убеждения аудитории, не играть в пророка; никакого камлания - это недостойно профессионала).

В то же время они являют собой определенный вызов консервативной части университетского мира, предпочитающей жить в мире госпожи Привычки, в области исключительно статусных взаимоотношений, где следование приличиям важнее духа поиска. Крайние - "вакцина" от вируса формализации. В этом смысле они - за пределами пространства академического жеста (ПАЖити, где можно спокойно щипать заслуженную травку). Классическим примером академической "отвязанности" мне кажется Эйнштейн, смотрящий на нас с высунутым языком, играющий на скрипке, говорящий, что Достоевский дал ему больше, чем Гаусс. А Ландау? Тут я просто молчу. А Бор?: "Эта теория недостаточно безумна, чтобы быть истинной". И это представители самых строгих наук, причем лучшие представители...

Вот здесь я отважусь, наконец, потревожить тени Сократа и Ницше - смущающие и одновременно вдохновляющие тени.

На первый взгляд, Сократ и Ницше - антагонисты, точнее, нас хотел убедить в этом Ницше, считавший, что Сократ более чем кто-либо повинен в гибели античного трагического мифа, что он заболтал, смертельно рационализировал греческую культуру. Ницше убедил в этом многих, в том числе такого мэтра антиковедения как А.Ф. Лосев. Между тем Сократ не только и не столько говорил, он прежде всего жил и именно жизнь стала его главным словом. Ницше, учивший о превосходстве жизни над словом, не захотел увидеть в Сократе самого себя, его зеркало в данном случае показывало то, что диктовали ему его философские пристрастия. Этому не стоит удивляться: чаще всего мы видим то, что хотим видеть. Мы обречены на себя.

Не буду развивать эту тему, скажу только, что по большому счету Сократ и Ницше делали одну и ту же работу: предохраняли культуру от бесплодия, от превращения ее в фабрику по производству слов, не обеспеченных Молчанием. Страшный образ: культура, ставшая свалкой дурно пахнущих, мертвых слов (Николай Гумилев), никому ничего не говорящих. Торжествующее пустословие как последняя вакханалия, как апокалипсис.

Сократ олицетворяет для меня игровую самоиронию разума, отбрасывающего "истину" за "истиной", плавающего, диалогического разума, который, тем не менее, чувствует под собой твердое дно знания, тождественного добродетели, то есть Жизни. В кругу друзей и собеседников Сократ демонстрирует университетский стиль: его "симпосионы" не что иное как университетские семинары высокого уровня, мастерские по выделке Человека. Кстати, Сократ - любимый учитель Платона, основавшего Академию.

Любопытно также, что Сократ - маргинал, человек без социального статуса - осознавался древними и осознается ныне как центральный персонаж античной культуры, как явление свободы. Платон, пораженный этим явлением, в своих диалогах оставил нам образ Сократа, в сущности, изоморфный другому Образу, который мы находим в евангелиях. И у античной культуры была своя благая весть: евангелия от Платона...

Ницше, со своей стороны, также стоя на краю (жизни, академической среды, рационалистической европейской культуры), возродил античный трагический миф, показав, что tragedy must go on, иначе культура вырождается. Только трагедия властно заставляет человека перерастать себя ("стань тем, кто ты есть!"). Наивно полагать, будто культура кумулятивна, будто она сумма, итог. Нет, она всегда начинается с нуля и требует личного возобновления. Как правило, черезжертвоприношение. Жизнь Ницше и есть жертвоприношение.

Сократ и Ницше - крайние, но через эти две пульсирующие точки, согласно логике Жизни (не логике ума) и проходит Центр. Они, разумеется, разные крайние, но играют они в одной команде: Сократ - на левом (левополушарном) краю, а Ницше - на правом. Впрочем, это неважно. Важно другое: университету нужны оба они, для него потребны крайние. Без них университет - просто школа.

И напоследок я спрошу, как спрашивают в пермских магазинах, в той форме, которая приводила меня в ярость, пока я не понял, что мое негодование смешно: "кто крайний? - я за вами". http://liter.perm.ru/ess_rak2.htm


Частная жизнь как она есть и как ее нет

Книга пермского писателя Владимира Киршина "Частная жизнь" - некоторым образом историческая. В ней описывается, как на протяжении 45 лет - с 1955-го по 2000-й - текла в Перми (наряду с Камой и вдоль нее) река по имени Повседневность, описывается, чту люди пили и ели, носили и курили, чту слушали и смотрели, чту любили и ненавидели. В ней фиксируются привычки сознания, то, что называют сейчас ментальностью. Ностальгически окрашенная летопись бытования.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

«Тысячелетие спустя после арабского географа X в. Аль-Масуци, обескураженно назвавшего Кавказ "Горой языков" эксперты самого различного профиля все еще пытаются сосчитать и понять экзотическое разнообразие региона. В отличие от них, Дерлугьян — сам уроженец региона, работающий ныне в Америке, — преодолевает экзотизацию и последовательно вписывает Кавказ в мировой контекст. Аналитически точно используя взятые у Бурдье довольно широкие категории социального капитала и субпролетариата, он показывает, как именно взрывался демографический коктейль местной оппозиционной интеллигенции и необразованной активной молодежи, оставшейся вне системы, как рушилась власть советского Левиафана».

Георгий Дерлугьян

Культурология / История / Политика / Философия / Образование и наука
Социология искусства. Хрестоматия
Социология искусства. Хрестоматия

Хрестоматия является приложением к учебному пособию «Эстетика и теория искусства ХХ века». Структура хрестоматии состоит из трех разделов. Первый составлен из текстов, которые являются репрезентативными для традиционного в эстетической и теоретической мысли направления – философии искусства. Второй раздел представляет теоретические концепции искусства, возникшие в границах смежных с эстетикой и искусствознанием дисциплин. Для третьего раздела отобраны работы по теории искусства, позволяющие представить, как она развивалась не только в границах философии и эксплицитной эстетики, но и в границах искусствознания.Хрестоматия, как и учебное пособие под тем же названием, предназначена для студентов различных специальностей гуманитарного профиля.

Владимир Сергеевич Жидков , В. С. Жидков , Коллектив авторов , Т. А. Клявина , Татьяна Алексеевна Клявина

Культурология / Философия / Образование и наука