Интеллигенция в тумане

Два мира и зияние между ними. Или мертвая зона формального контакта. А по обе стороны зоны - неформальные связи, на каркасе которых искони стоит наша социальность. Вверху своя неформальность, внизу своя. "Общественное сознание почти целиком вытеснено из предназначенных для него организационных структур формального типа и функционирует в неформальной сфере" Это - из книги Ксении Касьяновой "О русском национальном характере", в которой представлена, возможно, одна из самых целостных и корректных попыток дать анатомию нашей традиции.

Итак, наша частная жизнь начинается за пределами властного, правящего, официозного мира, которому мы не доверяем, от которого веет холодом морозильной камеры, которого мы сторонимся и который всегда претендовал на наши тела, умы и души. Ну и, само собой, на наши деньги, когда они у нас есть. И мы обязаны защищать себя, если не хотим стать зомби. А защищаемся мы по-своему - посредством ухода и побега. В ночь своей души, в наши леса (старообрядцы), на наши окраины (беглые и казаки), на наши кухни. В пьянство, наконец, ставшее не только основным нашим убежищем, но и главным национальным обрядом. Мы - социальные интроверты.

Они сами по себе, мы сами по себе. И в то же время мы нуждаемся в Порядке, который нам может дать только Власть, Порядке, который холопская часть нашей психики воспринимает как отеческий. Как бы то ни было, мы не можем позволить себе роскошь иметь слабую власть. Только Порядок, заданный извне, то есть сверху, инициирует нашу историю до настоящего времени, нравится это нам или нет. Мы получаем то, что заслуживаем. Так нам и надо.

Работая в оптимальном режиме, что иногда случалось, эта система поддерживает реальное, слабоконтактное двоемирие, когда Власть соблюдает условия "договора" 862 г. (см. "Повесть временных лет"), не срываясь в откровенную монструозность. Вот такая, блин, частная жизнь.

Мы, эпилептоиды

"Эпилептоидный тип личности" - так Ксения Касьянова квалифицирует психику нашего человека. Эпилептоид - это циклотимик, который "в периоды своей пониженной активности бывает чрезвычайно неотзывчив на стимулы социального (и всякого прочего) окружения". В "спокойные периоды" эпилептоид упрям, апатичен, подвержен легкой депрессии и его трудно вывести из состояния равновесия. Когда же, не приведи Бог, он из него выходит... Но не будем о печальном. Эпилептоид, безусловно, своеобразен, это акцентуированный тип. У него есть свой внутренний, частный мир, в который он подчас слишком глубоко входит. Это делает его несколько изолированным и некооперабельным, но в целом он поддается культурной обработке и в конце концов становится, по словам Касьяновой, культурным эпилептоидом.

Одну из самых ярких, на мой взгляд, иллюстраций того, что нам присуща не только овнешненность, коллективность, но и чувство частного, пусть и на свой манер, дает история старообрядчества, прекрасно накладывающаяся на описание культурного эпилептоида, данное Ксенией Касьяновой. В ее книге приводится отрывок из известной "Исповеди" В.И. Кельсиева, который в 60-х годах XIX в. в Лондоне познакомился со старообрядцами и был изумлен тем, что "народ думал, и думал о высших вопросах, могущих занимать ум человеческий, - о правде и неправде, о Христе и об Антихристе, о вечности, о душе, о спасении... русский человек сам, один-одинехонек, на свой салтык и свою ответственность правды ищет...". Важна, впрочем, и поправка: "Если выводы его ложны, даже нелепы и дики подчас - вина не его: он додумывался, до чего мог, толковал и понимал, как умел...".

Однако довольно философии, гасим свет.

1955. "Частная жизнь в 1955 году едва зарождалась. Шок войны еще не прошел, человек инстинктивно отождествлял себя со страной".

1956. ХХ съезд. Бурки. "Это были такие сапоги из белого войлока. Края голенища прострочены через кожаную ленту, головки и пятка кожаные. Шикарная обувь". Что интересно, они были на всех: на маме, папе, Хрущеве. Здесь, на уровне обуви, было идиллическое равенство. Но уже выше, на уровне платья, равенства не наблюдалось. В это время моя бабушка, часовенная старообрядка по рождению, шила на продажу платья и пальто: носить было нечего.

1957. Двухэтажная Пермь центра, окруженная бараками. "На наполовину деревянном Комсомольском проспекте открылся новый кинотеатр - "Октябрь".

50-е я вспоминаю как полную архаику: наивность, неиспорченность, племенное единство маленьких сопляков, стриженых под челку и ненадолго отпущенных "гулять". Поздно вечером, почти ночью, родители выкрикивали в сгущающуюся августовскую мглу наши имена - долго, переходя на угрозы; выдергивали нас из парного воздуха детства и вели, нет, тащили домой. Туда отчаянно не хотелось. Nostalgie.

Одно общее с Володей воспоминание: сдача железа "разбитному, коротко стриженому парню в рубашке "расписухе", он объезжал дворы на зеленом фургоне, увешанном глиняными свистульками и воздушными шариками с волнующей надписью "Май". Только вместо парня я помню дедка, а вместо фургона - телегу, влекомую настоящей, живой лошадью.