К 6.00 на работу. Она вела утренние эфиры на русскоязычном радио. Потом домой, ребенка надо отвести в сад. Это при условии, что он не болеет, иначе все сильно осложнялось. Потом приготовить еду и ко мне в больницу, напомню, что больничную пищу я есть не мог в принципе. Пару часов со мной, если получится – поспать в палате. Потом на мою работу в бюро «Вестей», монтировать сюжеты вместо меня. Потом домой, забирать Серегу-младшего из сада, снова готовить еду, вечером опять ко мне, иначе останусь без ужина. Снова домой. Жили мы в Модиине, а больница в Иерусалиме. Туда-обратно 60 километров. Дома быстро сделать какие-то домашние дела, упасть спать – и утром все повторялось. Это, если не было внезапных ночных (вечерних) монтажей, а они случались довольно часто. И так два дня (на коротком курсе), пять дней – на длинном. Обычно, к концу длинного ее уже шатало. Но она держалась и никогда я не услышал от нее ни одного слова жалобы.
Беременность протекала тяжело. Повезло, что не случилось никаких осложнений или (не дай бог!) необходимости сохранения. Но весь первый триместр ее мучил сильнейший токсикоз, постоянно тошнило и рвало, не было сил, но моя миниатюрная и хрупкая жена казалась сделанной из какой-то закаленной стали. Это уже потом я понял, что она совсем не из стали, что ей было невероятно, немыслимо трудно. Но тогда я этого осознать не мог. Я вообще плохо что-то осознавал. Держался как мог и считал дни, сколько еще осталось.
Эти бесконечные разъезды, а в день она наматывала иногда по 300 километров, в конце концов, подвели под монастырь. В один из дней, опаздывая на одну из работ, она здорово превысила скорость в Иерусалиме и ее остановила полиция. Превышение было на 40 км/ч от разрешенного, более чем серьезно. За такое права обычно отбирают на месте на месяц, потом суд, лишение, штрафы. В нашем случае лишение прав, даже на пару дней, означало неминуемую катастрофу. Молодой страж порядка усадил Алену к себе в машину, отобрал права и начал заполнять протокол, начав процесс с обычного в таких случаях вопроса: куда торопимся? Вместо ответа Алена разрыдалась и, судя по всему, настолько искренне, что полицейский отложил ручку, бумаги и спросил: «Почему ты плачешь?»
Она ему все и вывалила. Про мужа, который валяется в больнице с онкологией, про две работы, свою и его, про больного ребенка (а Сергей-джуниор как раз приволок из садика очередной вирус) и про свое состояние. Беременна, устала смертельно, а еще работать и к мужу вечером. Надо сказать, что израильская полиция отсутствием человеколюбия, в принципе, не страдает. Но тут патрульный вообще повел себя в высшей степени гуманно.
Во-первых, вернул права. Объяснил, что, конечно, нарушает правила, но, учитывая обстоятельства, а он, по его словам, рассказу верит, отбирать их ни в коем случае нельзя.
Во-вторых, весь Аленин сбивчивый рассказ записал в протокол дословно. Сказал даже, что если будет суд, он готов свидетельствовать в ее пользу. Посетовал, что, раз он уже начал заполнять протокол, то порвать и выбросить его не может, но советует найти хорошего адвоката и, глядишь, все обойдется.
Адвокат Игаль, матерый волчара, съевший собаку на всяких дорожных делах, принял нас в своем офисе в небоскребе в центре Тель-Авива. Его нам подсуропили друзья, накануне, с его же помощью, избежавшие лишения прав за подобное нарушение. Выслушал он про наши злоключения со скучающим видом, полистал бумаги и, обращаясь к Алене, выразился в том духе, что ты, мол, занимайся здоровьем мужа, а я займусь твоими правами. Потом, содрав с нас кучу денег, вырулил дело так, что из-за нарушений в составлении протокола лишения не будет, но, поскольку в протоколе записано признание в нарушении (да, превысила, торопилась на работу), придется заплатить штраф. Который, кстати, был на порядок меньше его гонорара. Такие вот чудеса правосудия. Короче, права Алене оставили, штраф и услуги адвоката мы оплатили, и все пошло своим чередом дальше.
Или вот: приходим мы в Министерство транспорта оформить какие-то бумаги, касающиеся машины. Идет прием, множество народу, машина выплевывает талончик с номером 652, а на данный момент обслуживают номер 385. И сидеть бы нам там до вечера. Но я вошел в помещение на костылях, Алена с выпирающим из-под платья животом и коляской, в которой сидит малолетний сын. Всю эту картину маслом видит охранник и сразу подходит к нам, мол, чего пришли. Объясняем, вот такая-то надобность. Он отводит нас в сторону и уходит. Возвращается с начальником этого отделения. Тот даже ничего не стал спрашивать, выглядели мы, по меткому выражению моей жены, как «социально незащищенные слои населения вместе взятые, кроме пенсионеров». Просто пошел на свободную стойку, включил компьютер и за пять минут решил наш вопрос.
Глава информационной службы украинского телеканала «Интер», с которым я вовсю сотрудничал, Лариса Горская, узнав о моем диагнозе, сказала: «Блин». И велела продолжать, хотя я предупредил, что в профессиональном смысле от меня особого толку, наверное, не будет.