Интересный пациент

ОТСТУПЛЕНИЕ: Когда-то в России довелось мне обследоваться в Москве в Институте Бурденко. По просьбе первоканальского начальства принимало меня какое-то светило. Шел он по коридору, напоминая римского цезаря, в окружении свиты, которая делилась на несколько частей. Приближенные, полусогнувшись, рядом, врачи, рангом поменьше – чуть позади, а совсем поотстав, разная мелочь – интерны и студенты, которых к телу не допускали. В Израиле я увидел другое: здесь самый именитый и опытный профессор беседует даже с первокурсником, как с равным. Вот и Сухер что-то живо обсуждал с докторами, которые с профессиональной точки зрения не годились ему и в подметки. Но таковы особенности местного воспитания. Уважение к личности и чувство собственного достоинства выгодно отличают этот народ.

Наконец меня перевезли в операционную, я перелез на стол, меня пристегнули толстенными кожаными ремнями, как в пыточной. Энтузиазма мне это, конечно, не прибавило. Сразу вспомнил изречение одного знакомого доктора из России: «Хорошо зафиксированный больной в наркозе не нуждается». Впрочем, на наркозе никто экономить не собирался. Анестезиолог взяла шприц и ввела жидкость в катетер. Мир закружился, что-то загудело, и последнее, что я услышал и почувствовал, как араб-медбрат, похлопав меня по животу, произнес на русском: «Спокойной ночьи!»

В Израиле, когда человека оперируют, его родственники или друзья могут ждать в специальной палате. Этакий зал ожидания в операционном блоке. Там можно выпить чай-кофе-воду, смотреть телевизор. На огромных мониторах отображается ход операций. Периодически медсестра по связям с общественностью выходит в зал, называет фамилию и рассказывает, как все проходит. Вот в таком зале коротали время Алена с моим отцом. Родители накануне прилетели из Москвы.

Надо, конечно, памятник поставить тому, кто придумал наркоз. Это уже потом задним умом я сообразил, что бы было, если бы я сдуру согласился на местную анестезию. То есть она, конечно, не совсем местная. Вводят эпидуральную анестезию, так что ниже пояса ничего не чувствуешь, дают какое-то снотворное и лежишь в полубессознательном состоянии. И тем не менее. Лежать и чувствовать, как в твоем теле копаются, что режут, сверлят, пилят (а операция, напомню была ортопедическая, то есть сродни работе столяра), удовольствие еще то. Спустя много лет мой папа пошел оперировать простату и согласился на эпидуральную анестезию. Его врач убедил, мол, операция несложная, тык трубочку, выковыриваем все, полчаса и свободен. Даже ничего и не заметишь. Но все пошло не по плану, пришлось делать дедовским способом, резать и лезть через живот. А кто-то умный наклонил на отцом монитор, где отображался ход операции. И папа всю эту историю наблюдал своими глазами в прямом, что называется, эфире. Как врачи копаются у него во внутренностях. Как меняют окровавленные тампоны, достают какие-то куски изнутри, короче, фильм ужасов, только с ним самим в главной роли.

Сознание возвращалось медленно, какими-то рывками. Сквозь мутную пелену прорывались звуки, запахи, чьи-то стоны (потом оказалось – мои). Ужасно хотелось пить, но выговорить это простое слово я никак не мог. Только мычал и скулил. Рядом на соседней кровати плакал от боли взрослый здоровый мужик. Потом что-то влажное коснулось моих губ, стало капельку полегче. Глаза я кое-как открыл, но зрение не фокусировалось, все расплывалось, превращаясь в набор каких-то странных цветных пятен. Кто-то мне что-то говорил знакомым голосом, но слов я не разбирал. Наконец, кое-как сфокусировав зрение, я разобрал, что надо мной стоит мой папа, который ватной палочкой смачивает мне губы.

– Пить! – прохрипел я.

– Нельзя, – ответил папа, продолжая свое занятие. – Терпи.

– Алена уехала на работу, – объяснил он. – Дождалась конца операции, убедилась, что все в порядке и убежала.

Кто когда-нибудь бывал под наркозом, помнит этот его странный эффект. Вот вроде только отключился, а уже через секунду приходишь в себя. Ничего удивительного, наркоз – это кома. Когда человека как будто выключают, а потом включают обратно. Как оказалось, операция шла ШЕСТЬ часов. Алена потом рассказала, что когда Сухер вышел из операционной, его буквально шатало. Это не шутки, в 65 лет шесть часов простоять у стола, да еще выполняя сложные ортопедические манипуляции. Не аппендицит вырезать. Все эти шесть часов она сидела в зале ожидания и не находила себе места. Но профессор, выйдя после операции, успокоил ее и отца, сказав, что все прошло успешно. Остальное зависит от организма.

В палате после операции я отходил примерно сутки. Жутко тошнило, нещадно рвало. Шестичасовой наркоз – это серьезно. Нога болела сильно, вся перебинтованная и завернутая в гипс, от задницы до пятки. Главная проблема была спать – я не могу заснуть на спине, только на боку. Но повернуться на бок не было никакой возможности.

И все бы ничего, но врачи-вредители вставили мне мочевыводящий катетер. Объяснили, что после долгого наркоза так положено, иначе будут проблемы с почками. Двое суток я терпел жуткие рези, каждая капля мочи проходила, как расплавленный металл. Наконец, через два дня, когда стало совершенно невмоготу это терпеть, я потребовал катетер снять. Дежурный врач осмотрел и разрешил это сделать, пришла медсестра, нацепила перчатку, взяла меня за самое то и под возглас: «Три, два, один» – катетер выдернула. Чувства мои были, что называется, противоречивые. Ни разу в жизни женщина не держала в руках мое хозяйство при таких странных обстоятельствах и ни разу это не заканчивалось такими болезненными ощущениями.

Отделение было переполнено, в палате лежали, кроме меня, еще четыре человека. От нечего делать я наблюдал за соседями, и наблюдения эти были любопытными.

Вот, например, увидел я, как мы прекрасно можем сосуществовать с арабами и конфликт наш существует по большей части в головах. Молодой араб Муса соседствовал с пожилым евреем Ицхаком. Они всю дорогу разговаривали, и как-то по ходу разговора выяснилось, что праздник Песах (очень важный для иудеев, который надо обязательно проводить в кругу семьи) Ицхак намерен провести в палате, потому что близких родственников у него нет (жена умерла, детей они не родили), а дальние не сильно рвутся с ним общаться. Муса ужасно возмутился по этому поводу, буквально силой выдрал у соседа номер его племянницы и полчаса орал на нее по телефону, стыдил. В итоге родственники забрали Ицхака домой, а парень ходил очень собой довольный.

На другой койке лежал дедушка, репатриант из Украины. С очень сильным неприятием всего израильского, особенно медицины. И лечат не так, и лекарства плохие, у врачей руки из жопы растут, и все в таком духе. По поводу врачей – оперировали его после перелома шейки бедра. Очень распространенная у стариков травма, на просторах бывшего СССР означающая практически смертный приговор. Потому что лишает их подвижности и, как следствие, приводит к быстрой смерти. В той же Украине в его возрасте, а было дедушке уже под 80, с таким диагнозом даже не взяли бы в больницу.

– Они мне на обед вареную курочку не предложили – возмущался он во время визита его сына, уже тоже довольно пожилого дядьки. На обед, кстати, был вполне сносный шницель.

– Ну, папа, – возражал сын. – дают что дают, никто не спрашивает.

– А надо спрашивать! – злобно заявил дед.

Поскольку вредный старикан ни бельмеса не соображал в иврите, я ему обычно переводил разговоры с персоналом.

– Позови эту (это он про медсестру), мне в туалет надо, – заявляет он как-то, без спасибо и пожалуйста. Я позвал. Пришла монументального вида эфиопка, я объяснил, что дедушка хочет по-большому. Та равнодушно кивнула, вышла и вернулась с уткой. Дедушку затрясло, он весь позеленел, потом покраснел, потом начал орать так, что в палату даже заглянул дежурный доктор.

– Я был секретарем парткома такого-то завода в Днепропетровске, – верещал он. – Ко мне люди на прием за неделю записывались, а она мне утку сует. Позовите главного врача.

Перевести словосочетание «секретарь парткома» на иврит я не сумел, но, как мог, объяснил медсестре, что вредный старичок был в Украине большим начальником и в утку ходить наотрез отказывается. Про главного врача я опустил. Сестра, с невозмутимым лицом выслушав все дедушкины камлания и последующий перевод, уточнила: «Так он хочет какать или нет»?

В итоге все закончилось спецоперацией, дедушку, под его возмущенные вопли, кантовали до туалета вчетвером со всей осторожностью и уважением. И здесь такое – в порядке вещей.