ОТСТУПЛЕНИЕ: В Израиле, в отношениях врач-пациент деньги отсутствуют вовсе. Не в смысле, что медицина бесплатная, но большая часть процедур покрывается страховкой, которая стоит вполне разумных денег. Средняя семья за страховку хорошего уровня платит в месяц на четверых максимум 200 долларов. Плюс стоимость лекарств (треть от их рыночной цены, остальное покрывает все та же страховка). На прием к врачу можно, конечно, принести коробку конфет или бутылку спиртного, не возбраняется. Но врач, как правило, от таких подарков отказывается, а о конвертах с наличными и речи быть не может. Есть и сеть платных докторов. Понадобилось мне как-то получить второе мнение по поводу моей болячки – и я пошел к очень крутому профессору. Он взял с меня примерно 300 долларов, но 250 из них потом вернула страховая компания. Еще раз: медицина в Израиле НЕ бесплатная, но для израильских граждан это почти не чувствуется. И опять же, памятуя истории, рассказанные выше: все процедуры и операции строго документируются и в случае какой-то врачебной ошибки или халатности люди подают в суд и выигрывают колоссальные суммы. Я об одной такой истории расскажу чуть ниже.
Во всем, что касается онкологии, в Израиле присутствуют какие-то особые человечность и сочувствие. Все постоянно рвутся помочь, поддержать, сделать что-то поверх своих обязанностей.
Об отношении персонала к больным можно тоже говорить очень долго. Помню, развлекая медсестер, рассказал им, как в России санитарки берут по 50 рублей с лежачих больных, чтобы принести им утку. Мне не поверили. Хотя спроси среднестатистического израильтянина, он сразу начнет ныть, как паршиво к нему отнеслись, когда он лежал в больнице, как обслуживают из рук вон плохо и вообще – каторга, а не госпиталь. Так вот: это не так. У кровати каждого пациента кнопка вызова медсестры и ни разу (НИ РАЗУ!) не было такого, чтобы я позвонил, а ко мне через пару минут не подошли.
Впрочем, иногда можно даже и не звонить.
Зашел как-то ко мне в палату медбрат Ицхак. Он сам из Украины, бородатый, похожий на моджахеда, но только снаружи, так он – очень добрый и отзывчивый. Вот он увидел поднос с нетронутой едой, посмотрел на меня (а выглядел я отвратительно: зеленого цвета, глаза потухшие) и спросил: почему не ешь? А я в сторону того подноса даже глядеть не мог (почему, объяснял выше). Я что-то пробормотал, мол, не хочу, не лезет. Но Ицхак не отставал, долго рассказывал мне, что надо есть, а то сил не будет. В конце концов спросил: «А хочешь, например, тост с вареньем?» Я вяло кивнул. Он ушел и минут через пять вернулся с тарелкой, на которой красовался огромный бутерброд с маслом и джемом. Потом, глядя, как я, давясь, его с трудом съел, Ицхак задумчиво сказал: «Надо тебе чего-нибудь кисленького». И опять куда-то удалился. Вернулся он уже через полчаса и приволок упаковку детского питания, яблочного пюре, за которым сбегал в соседний «детский» корпус. Оно и вправду оказалось вполне себе ничего, действительно кислое, и есть его было не так противно, как все остальное. С тех пор я очень люблю детское питание. Поедаю банку, вспоминаю Ицхака и становится хорошо на душе.