Интересный пациент

Доброкачественную опухоль у моей первой жены обнаружили, когда мы с ней только познакомились, еще в университете в 1988 году. Мы учились в Харькове. Она из зоны, пострадавшей от аварии в Чернобыле. Жила в Белоруссии, в Гомельской области. И вот у молодой девушки, ей было 20 лет, нашли в груди опухоль. Как раз это был период нашего знакомства, я ее сопровождал по всем медицинским процедурам. В Харькове ей сделали операцию, она поехала домой, а я с ней – познакомиться с родителями. Я тогда, помню, взял с собой дозиметр. Учился я на физфаке, по первому образованию – физик. И с этим прибором умел обращаться. И там дозиметр показывал загрязнение. Не везде. Там, где дождь прошел или на почве встречались какие-то пятна, прибор щелкал. Короче говоря, я воочию убедился, что там действительно «фонит». Врачи говорили, что ее болезнь, возможно, была этим спровоцирована. Но это только гипотеза. Операцию провели успешно, опухоль удалили. Мы поженились, родилась дочка, и мы как-то про это совершенно забыли. Потом случилась одна трагическая история – она родила мальчика, но он умер в два месяца от разрыва аневризмы. И когда она забеременела в третий раз, я сказал, что мы уезжаем в Израиль. Жена меня поддержала, и в 1999 году мы эмигрировали. Да к тому же никого из родни уже не оставалось в Украине.

В Израиле у нас родилась младшая дочь, все прошло хорошо. Через какое-то время, она, кормя ребенка грудью, что-то там нащупала. И, естественно, пошла к врачу. Доктор ее осмотрел и сказал, мол, ты только что перестала кормить, давай подождем. И буквально за пару месяцев у нее начались боли, она обратилась снова и тогда, после тщательных обследований, выявили «карциному» – рак груди, очень агрессивный и в очень плохой стадии. Метастазы уже были в позвоночнике и внутренних органах. Потом врачи мне говорили, что в молодом возрасте рак опасен именно потому, что клетки делятся быстро, возможно, поэтому все и шло с такой жуткой скоростью. И даже израильская онкология ничего сделать не смогла. Она погибла примерно через полгода после постановки диагноза. Лечить пытались: облучение, химиотерапия, боролись до последнего. Но ничего не помогло. Я тогда обвинял в ее смерти врача-хирурга, который ее первым осматривал. Ты просмотрел, недооценил и все такое. Он что-то мямлил, говорил – если хочешь, подавай в суд, оправдывался. Я даже ходил к юристу, но до иска дело не дошло. Я это не мог потянуть ни морально, ни физически. Я остался с двумя детьми, младшей не было еще двух лет.

И вот я с двумя детьми, один, новый репатриант, в стране без году неделя. Ко мне сразу зачастили всякие социальные работники, очень строгие такие женщины. Хотели даже детей устроить в подобие приюта, но я не позволил. Очень помогали мои родители. Мама приезжала к нам в Хайфу из Иерусалима, сидеть с детьми. Но нечасто. Соседи очень помогли, мы с ними до сих пор дружим, чудесные люди. Примерно год я продержался в таком режиме, потом понял, что не тяну. Не могу ни работать толком, ни детьми заниматься, ничего. И я переехал в Иерусалим к родителям. Новый город, своя специфика, но Иерусалим стал для меня своего рода реабилитационным центром. Я пошел работать в закрытое мужское психиатрическое заведение. Там оказался просто замечательный коллектив, и я оттуда долго не уходил именно из-за этого. Мне уже говорили друзья-знакомые, мол, чего ты там застрял на санитарской должности, но я оставался именно из-за людей, с которыми работал. Я начал учиться в Иерусалимском университете.

То, что я был психологом, мне и помогло и помешало одновременно. Есть такая штука «риски помогающих профессий». То есть мундир пожарного, форма полицейского или халат врача не защитят от вторичной травматизации, выгорания или тому подобных опасностей. Но, если вы будете тренироваться, осознавать, что нужно делать в такие моменты, это поможет. Не помогло то, что я не смог работать. Я тогда в Хайфе вел группы с людьми. Был большой спрос на русскоязычных психологов. И я вдруг понял, что не могу работать с людьми. У меня появилась вся симптоматика проживания горя. Слезы, рассеянность, все, что этому сопутствует. Но меня очень поддержали друзья из Харькова. Один, потом он очень большим человеком стал в Украине, даже деньги мне переводил, чтобы я мог сводить концы с концами, причем я его об этом даже не просил. Хотя было и обратное – один мой хороший знакомый в помощи отказал, хотя уже был очень богатым человеком.

С тех пор все, что касалось онкологии, для меня было очень тяжело. Уже работая психологом с людьми, пережившими травму и потерю, я категорически отказывался брать случаи, связанные с раком и молодыми женщинами. И мое начальство, кстати, меня поддержало и к моей просьбе отнеслось серьезно.