Интересный пациент

Самое обидное, что завалился я аккурат на последнем метре. То есть грохнись я так в начале пути, кончилось бы мое триумфальное возвращение в большой спорт, не начавшись. Но тем обиднее: прошел семнадцатикилометровую трассу без сучка и задоринки, а на входе в кафе, уже сняв лыжи, рухнул, как куль. Там с крыши накапало, пока светило солнце, вечером приморозило и образовалась здоровенная наледь. Я, расслабившись и устав, шагнул и загремел, аж в глазах потемнело. Штырь протеза с жутким хрустом вылетел из гнезда, нога изогнулась под каким-то страшным неестественным углом. Зазывала, у ног которого я растянулся, сделал было шаг, чтобы помочь мне подняться, но, увидев конечность буквой Г наоборот, побелел, как снег, а тетка за ближайшим столиком поперхнулась глинтвейном. Шок свидетелей только усилился, когда я кое-как приняв вертикальное положение, РАЗВЕРНУЛ рукой ногу в нужном направлении, привычно надавил ногой, там что-то защелкало, встало на место – и я проковылял дальше. Потом еще пару дней хромал, а на вопросы, что случилось, отвечал, небрежно помахивая рукой: мол, с кем не бывает. Горы, лыжи, экстрим – сами понимаете.

#ИСТОРИИРАК

Сергей Пашков, шеф Ближневосточного бюро ВГТРК (г. Тель-Авив) – лучший друг и активный участник моей истории. Рассказ от первого лица.

Я никогда этого не говорил, но твой диагноз я узнал раньше тебя. Так вышло, почти случайно. Варя (продюсер бюро и общая подруга) тогда много занималась этим вопросом, и она была на связи с доктором. Он ей позвонил, сказал приходить и намекнул готовиться к худшему. То есть прямо вот точный диагноз (какая именно опухоль) мы не знали, но знали, что это – рак. И я помню, как мы с Аленой сидели в коридоре, а ты с Варей был в кабинете у врача. Я тогда говорил твоей жене, что надо собраться, все может быть хуже, чем мы ожидаем. В общем, пытался как-то подготовить.

Мы тогда еще вместе отмечали Новый год, помнишь? Поехали на север, в какой-то кибуц, весело там провели время, песни пели, болтали до утра. Моя старшая дочь Лизка заболела, и ты договаривался с врачом из ближайшего города. А утром 1 января мы поехали на съемку, снимать ферму с медицинской марихуаной. Кто бы знал, какой актуальной будет эта тема чуть позже. И вот все это время мы с моей женой Алей смотрели на вас, и в голове была одна мысль – как? Как вы все это переживете, как справитесь? Понятно, что про «помогать – не помогать» и речи не было, но все очень сильно зависело от вас, от вашего отношения. И тогда мы поняли, что вы настроены на позитивный конец этой истории. Это немного успокоило.

Вот так мы приближались к тому дню, когда нам объявили, что у тебя злокачественная опухоль. Что меня поразило, так это то, как вы к этому отнеслись. Было видно, что на вас сваливается что-то невыносимо тяжелое и страшное, но вы оба не выглядели растерянными. Скорее, очень по-деловому, что ли. Обсуждали, что и как делать, куда идти, какие бумаги собирать – ни слова, ни полслова про то, чем это потенциально могло закончиться. Вы держали удар, хотя видно было, что сообщение это не самое приятное. Я вот тогда понял, что такие вещи должен сообщать только врач – подготовленный и профессиональный. Потому что человек сразу получает и информацию, и возможный прогноз, и описание пути с возможными последствиями и перспективами. Мне показалось, что вы оба были готовы к войне.

Помнишь, мы тогда решили, что работу будем совмещать. Я еще раз говорю – у меня никаких сомнений не было, что справимся. Когда ты предложил уволиться и поискать другого оператора, я действительно на тебя обиделся. А потом мы удачно распределили функции – и работа бюро шла, в принципе, без перебоев. Более того, я уже позже понял – тот факт, что у тебя была работа, действовал очень положительно. Это создавало у тебя ощущение нужности и востребованности. Считай, что это была форма трудотерапии.

Я тебя видел тогда всякого – и лысого, и белого, как смерть, и на протезе, и без ноги. Всякого. Но я никогда не воспринимал тебя как человека в чем-то ограниченного. Отчасти, наверное, оттого, что ты сам себя так вел. Не давал, что ли, повода себя жалеть. Хотя я видел, как в определенные моменты ты сильно уставал, выглядел очень утомленным. Я понимаю, что в начале был какой-то эффект новизны (насколько это слово сюда подходит), адреналин и желание все преодолеть, но это постепенно вытеснялось теми ощущениями, которые ты испытывал. А вот когда это стало рутиной, этаким обычным ежедневным состоянием, то справляться с этим было уже сложнее. Поэтому я и подумал, что нужно тебя максимально загружать работой, насколько это было возможно, учитывая твое состояние. Чтобы эта рутина помогала справляться с той – рутиной болезни.