Культю помещают в силиконовый футляр, в чаше установлен обратный клапан, который стравливает воздух давлением, но обратно его не пускает. А специальный наколенник изолирует культеприемник от доступа воздуха. Получается вакуум, который не дает культе соприкасаться с поверхностью чашки, и она как бы в этом самом вакууме висит. Протез получается как продолжение ноги. Не ты его таскаешь за собой, как пресловутый капитан Флинт, а он носит тебя. И нет этой вечной беды с натиранием, ранами и прочими «прелестями». До появления силикона в этой отрасли главной проблемой израильских протезистов, а точнее, тех, кто носил протезы, был банальный… грибок. Так себе болячка, когда она на ногтях, например. Мерзкая, но жить особо не мешает, разве что с эстетической точки зрения. Но когда эта дрянь вырастает на культе, которая большую часть времени буквально «варится» в собственном, прости господи, соку, создает ужасные раны и причиняет невыносимые страдания, – это становится проблемой, которая влияет уже на качество жизни. Короче, силикон стал прорывом, спасибо тем, кто его для этих дел так удачно приспособил.
Вадик снял мерки, сделал гипсовый слепок, немного «подшаманил» старый протез и велел явиться к нему через две недели. 14 дней я еще ползал на прежнем изделии, хотя после исправлений стало намного легче. Потом снова приехал в Хайфу. Примерка заняла примерно час. Надел, походил, посмотрел, где трет. Вадик там немного подточил. Протез у него был необычный. С обратной стороны он приспособил кусок пластика, это его личное изобретение, чтобы ротационное движение колена не натирало ногу с обратной стороны. Вадик вообще – рационализатор. Помимо медицинского образования и опыта, от моих прежних мастеров его отличало неукротимое желание экспериментировать. Да, он, наверное, перфекционист. Ему важна не подпись врача, после которой он получит оплату, а состояние пациента. Он, как ребенок, радуется, когда я присылаю ему фото, где я на лыжах или велосипеде. У него даже целая коллекция собралась таких снимков от разных людей, и я все уговариваю его напечатать альбом.
Весь бизнес Вадика держится на коллегах, точнее, на их фантастической рукожопости. Он нигде и никогда не давал рекламу, не трется по отделениям реабилитации, раздавая там визитки. К нему приходят такие, как я, настрадавшиеся от чужого непрофессионализма. «Таких, как ты, – объяснил он мне однажды, – у меня восемьдесят процентов».
Однажды его позвали в одну больницу на севере, делать протезы для сирийских раненых. Их в большом количестве привозят в Израиль, потому что с тех пор, как в Сирии началась гражданская война, со здравоохранением там стало совсем плохо. Когда в приграничье разгорелись тяжелые бои, то раненые пошли к нам потоком. Больницы разрушены, врачей или поубивали, или они поуезжали. Израильская армия развернула на границе полевой госпиталь, что-то вроде огромного приемного покоя. Сначала сирийцы приходили туда с опаской, но убедившись, что их никто не съест и не убьет, повалили валом. Тех, у кого болезни-раны попроще, лечат прямо там, тяжелых везут в гражданские больницы. Лечат, оперируют, даже принимают роды и отправляют обратно. Много и тех, кому нужны ампутации. Вадик сделал десяток протезов для детей, полсотни для взрослых, а потом еще притащил в отделение мешок запчастей и снабдил ими больных, потому что на обслуживание протезов они к нему точно не приедут.
И стало мне хорошо! Боли и воспаление прошли бесследно, а ездить к Вадику я стал редко, только на обслуживание протеза или примерку нового. Хотя к этому кретину Оферу одно время ходил как на работу. Езда на велосипеде перестала причинять страдания, а начала доставлять удовольствие, и я с легкостью мог проехать хоть 20 километров. И даже встал на горные лыжи!
Случилось это в Болгарии. Алена потащила нас туда, в зимний отпуск. Сама она – сноубордистка, но я больше люблю лыжи. Точнее, любил, много ими в детстве и юности занимался, пока жил на Камчатке. Потом надолго это занятие оставил, а после истории с ампутацией и вовсе про них забыл. Как мне казалось, навсегда. Но жене казалось по-другому. Она вообще – препятствий не видит и считает, что большинство из них мы себе придумываем сами. Ей, правда, пришлось меня поуговаривать, я согласился поехать – с условием, что кататься не буду. Но ее коварный план в том и заключался: увижу гору и не смогу удержаться. Примерно так и произошло.