Интервью. Невиновны во сне

Т. У.: Ну, это когда ты выходишь из-под крыши, выходишь из музыки, любой человек как корабль, незнакомый корабль, каждый чувствует себя неотъемлемым... Мне это нравится. И вот такие штуки я постоянно ищу в студии и думаю, как их сделать. Какие-то переменные можно контролировать, но это-то меня и злит; когда я там все время, потому что кажется, что оно было живо еще час назад, а теперь просто… кровь по стенам, и эта долбаная штука никогда больше не будет дышать, а виноват кто? Ты сам! Вот и тычешь пальцем в первого попавшегося музыканта и обвиняешь его в убийстве. Потом мы устраиваем такое придурочное расследование, парня признают виновным, ну, в убийстве этой самой песни, иногда придумывают наказание, и для некоторых плата получается слишком высокой. Мне приходилось рубить пальцы. Тут нечем гордиться, однако это часть всей... Один аккордеонист, с которым я работал, просто жрет музыку. Он жрет музыку, когда его за этим поймаешь, у него заляпана рубашка до самого подбородка, это убийство... Аккордеонисты иногда берут свою партию и заигрывают ее до упора, до смерти. Но что я тебе рассказываю, ты сам всегда воюешь с такой фигней, в кино то же самое. Приходится все переворачивать с ног на голову. Ты сам отвечаешь за навигацию по неизведанной территории. В этих экспедициях было столько трагедий, они напоминают мне музыку; это как операции, когда ты теряешь пациента; меня это угнетает, я, блядь, места себе не нахожу. Я выхожу из студии, как врач из операционной после того, как у него на столе умер пациент. Конечно, это не настолько ужасно, и все же...

Дж. Дж.: Это во время записи или выступления?

Т. У.: И там, и там. Выводит меня из себя. Я не хочу сказать, что оно так уж похоже на смерть, просто пользуюсь аналогией. Однако именно это чаще всего приходит в голову: мы в экспедиции, и она провалилась. А в другой раз настоящий подъем. Ты знаешь, что это такое. Обалденное чувство. Невозможно, чтобы так получалось всегда, иначе ты бы просто [бросил это дело]... Демократия в звуковой экспедиции — всегда загадка, никогда не знаешь, куда тебя вынесет. Но лучше всего работать с людьми, которые отзываются на твои предложения, это как разговаривать с актерами — нужно что-то о них знать, нужно, чтобы у вас было общее стремление к тайнам и опасностям, и тогда ты можешь сказать им что-то такое, что они приведут тебя куда надо. Мы вместе придем куда надо.

Дж. Дж.: Ты когда-нибудь делал наброски для своих песен вместе с другими музыкантами?

Т. У.: Ага. Неделю назад мы записывались, взяли только альт, контрабас и виолончель, получилось что-то вроде пуантилистского муравейника. Вышло совсем спонтанно и забойно. Если подходить концептуально, то мне лучше всего работать с чужими предложениями. Мы сделали поезд, монстра какого-то — иногда хорошо соединить высокую музыку с низкой, оркестрантов с вокзальными пацанами. Так через противоречие в их опыте ты выходишь на что-то новое. Из оркестрантов редко кто соглашается просто отбросить всю свою инструментальную биографию, просто играть свободно, выйти в совсем свободную зону, где ты проваливаешься в этот Бермудский треугольник ритма и мелодии. Последнее время там-то мне больше всего и нравится. Но ведь почти все песни, которые я пишу, очень простые. Они как трехногие табуретки — их сколачиваешь очень быстро. Чтобы могла стоять, и только... Потом красишь, ждешь, когда просохнет, и переходишь к следующей. Я хочу сказать, песни на «Bone Machine» очень простые. «Murder in the Red Barn», «That Feel», «In the Coliseum» («Убийство в красном амбаре», «Это чувство». «В Колизее» (англ.).), «Earth Died Screaming» в основном писались, когда в комнате только барабан и мой голос, я кричу во всю глотку, пока... помнишь, как пару дней назад, когда мы печатали фотографии.

Дж. Дж.: Там была песня на кассете. Когда я убирал комнату, я перемотал ее и послушал.

Т. У.: Хватит эктоплазмы на целый организм.

Дж. Дж.: А правда, что ты собираешь природные звуки и звуковые эффекты?

Т. У.: Ага. Очень много звуков хотел бы записать. Таких... карнавальных. Все звуки [по пути], знаешь... У меня до сих пор нет хорошего металлического скрежета — когда видишь настоящую саблю в настоящем сабельном бою или настоящую наковальню с настоящим молотом. Все время ищу такой самый железный звук, когда лязгает напряженный металл. Мне нужен, очень нужен лязг из лязгов. Настоящий лязг.

Дж. Дж.: Я когда-то работал на сталепрокатном заводе, и там были отличные звуки, когда металл сперва бросали, потом тащили, металлические обрезки и все такое. Объясни мне, что такое чемберлин (Чемберлин — американский клавишный инструмент, аналог меллотрона, разработай Гэри Чемберлином в 60-е годы.). Первый клавишный сэмплер. «Чемберлин-2000».

Т. У.: Это ленточное кольцо на семьдесят партий, магнитофон, соединение магнитофона с клавишами.

Дж. Дж.: В каком году его сделали?