Иоанн Грозный (СИ)

         Задетый царь немедля продиктовал ответ. Стоя на Красном крыльце, опять пригвождая жезлом стопу, теперь гонцу и рабу воеводиному, посмевшему подвести лошадей беглецу  под стенами Дерпта – некоему Василию Шибанову, отчаянно  подавшему и бумагу, Иоанн  заговорил с возражением. Еще называл любимца воеводою, но уже отставным боярином и не сильным в Израиле. Укорял притязанием на ярославское княжение, умалял заслуги побед под Тулою и Казанью. Яд аспида усматривал на губах прежде нежных. Храброго попрекал трусостью, привязанностью к телесному. Без меры обижен был царь, уколот в рану сердца. Сей ответ Курбскому стал самым длинным письмом  его жизни, после из него одного составили книгу. Преобразила воеводина измена царя. Переполнила чашу. До того сомневался в подданных, после не верил  никому. При себе царь велел пытать Шибанова, вызнавая обстоятельства побега, тайные связи, имена единомышленников в Москве. Но сколь не катали слугу по раскаленным углям, не рвали тело клещами, не капали на выбритое темя ледяной водой, не выдал он, ежели знал. Умер, скрежеща оставленными Малютой зубами. ков в Москве.

         Одним из декабрьских дней восьмого тысячелетия от сотворения мира, когда тридцать лет он уже правил Московией и еще десять,  согласно предсказаниям звездочетов, предстояло, царь вдруг оставил подданных. На Кремлевскую площадь приехали спозаранку множество саней. В них сносили церковную и дворцовую утварь, святые иконы, ризы, кресты, драгоценные сосуды и каменья, нагружали сундуки с казной. Растерянное духовенство и бояре ждали царя в Успенской церкви. Он пришел туда с ближней свитой. Велел митрополиту служить обедню. Усердно клал поклоны. Милостиво дал целовать руку свою и колено боярам, дьякам приказным и купцам. Сел в сани со второй женой, прекрасной черкешенкой Марией Темгрюковной, и двумя сыновьями от Анастасии Романовой, Иваном и Феодором. Детские головки двух его дочерей, Марии и Евдокии, пугливо выглядывали из другого возка. Поезд с любимцами и целым полком всадников тронулся в завесе частых снежинок, падавших с нахмуренных небес.

         Конный поезд не проехал ворот, как полог царских саней откинулся и оттуда вылетел на брусчатку в вывороченной шубе маленький скользкий человечек, Касимовский владетель, татарский царевич. Потирал он место приложения царского пинка, подслеповато оглядывался во все стороны, будто не узнавая белокаменных башен, боярства и чиновничества, кинувшегося к нему. Куда едет царь, допрашивали царевича. Он не знал, ему не было сказано. Зато потребовал величать себя не иначе, как новым русским царем Саином-Булатом  Бекбулатовичем, которому следует повиноваться, ибо определен на сие государем, по грехам народа, взамен себя его поставившим. Над ним посмеялись. Не было на то ни грамоты, ни указа, ни постановления Думы и освященного собора. Происходил царевич не из Рюриковичей, не из Мономаховичей.  Толпа закидала самозванца снежками и щебнем с брошенного строиться Нового дворца. Два царских шута, забывший достоинство князь Осип Гвоздев и другой юродивый, без рода и племени, схватили Саин-Булата под руки. Смеха ради закрутили, завертели. Царевич закружился и упал в лужу.

         Иоанн уехал в  Коломенское, откуда не двигался дальше по причине сильнейшей распутицы.  Разверзлась необыкновенная для зимы оттепель. Обильно пролились  дожди. Снег растаял. Вставшие реки снова вскрылись. Будто не привыкла и погода к нарушению ставших законами обычаев. Добивались князья венца, не снимали его по доброй воле. Но сама земля горела изменой под ногами государя.

         Наконец растянувшиеся на много верст обозы  перетекли в  Тайнинское, оттуда – в Сергиев монастырь,  и только  к Рождеству - в Александрову Слободу. Там  укрепляли стены крепости, углубляли ров, ставили пушки в бойницы, закладывали и церкви, украшая  намоленными вывезенными из Москвы иконами.

         Оставшийся в Москве  прежний Благовещенский протоирей  и духовник государев старец митрополит Афанасий  совместно с  синклитом, боярами и народом молился вседневно и еженощно об Иоанновом возвращении. Не чая своей вины, ожидали чрезвычайного.

         Пришел январь, тогда и вручили митрополиту  Иоанново послание. Перечислялись в нем царские обиды от малолетства до дня сегодняшнего, как бояре, дворяне, служилые и приказные расхищают казну,  попирают порфиру, смеются над именем великокняжеским супротивным словом и отъездами, духовенство же вступается за виновных. «Не хотя терпеть ваших измен, мы с великой жалостью сердца оставляем  государства и едем, куда Бог указал нам путь».

         Возопил народ: «Государь  оставил нас, мы гибнем! Как могут быть овцы без пастыря?» Из уст в уста передавали одно: «Пусть царь казнит своих лиходеев. В животе и смерти воля его». Требовали от Афанасия: «Мы все со своими головами едем за тобою бить челом государю и плакаться. Пусть царь укажет нам своих обидчиков, мы сами истребим их». Караульни, приказы, суды и лавки опустели. По всей стране дела пресеклись.