Иоанн Грозный (СИ)

         Иоанн сверкнул глазами в черных окружиях, вскочил,  вдруг ударил посохом. Полностью забылся в гневе, растворился в неистовстве. Вдесятеро страшнее был он, по названью царь, по виду - отец самого себя прежнего. Посох со свистом пронесся над клобуком наушника Левкия, едва не угодив в Пимена. «Пока ты жив!» - повторил царь несколько раз, отвечая каким-то своим точившим его мыслям и сверля пламенем новгородского архиепископа. Шибко смягчился, очевидно, вспомнив, сколько и в чем исповедовался  пред склонившимся старцем. Объявил: «Для отца моего  митрополита Афанасия, для вас, богомольцев наших, архиепископов и епископов, соглашаюсь паки взять (назад), свои государства а на каких условиях вы узнаете». Кондиции   состояли, что царь брал в личное управление лучшие области государства. По Москве же уточнялись и улицы. Которые отныне лишь его, без всякого согласования с Думой и синклитом. Столичные окраины, посады, провинциальный суглинок, далекие пустоши и приграничные города, угрожаемые набегами крымчаков или бродяг из Польши и Литвы, оставил Земле. По-прежнему настаивал на Саин-Булате как царе  до неопределенного будущего, когда обида на рабов  отляжет от сердца.

         Царь более не доверял боярам и войску, что набирали они в своих вотчинах. У него будет войско особое, опричное,  или кромешное,  из молодежи, давшей  душевную клятву быть верным прежде государю, а земле – коли интересы земли и царя совпадут. Царь собирался окружить себя услугами сотни семейств, не обремененных древностью рода, обычаем, честью. На час призыва в телохранители не имела значения их родовитость. Боярство шло в минус, беспородные предпочитались. Купить преданность за звонкую монету, чины и поместья положил царь. Большинство избранников, немедля лафу почуявших и в Слободу с предложением услуг ринувшихся, на Руси издавна кликали подлецами и сволочью,  царь избегал сих сильных имен. Они – славная тысяча  государевых слуг. За службу он наградит  воинов усадьбами в своих землях. Они-то и станут новыми дворянами. Половина государства, великодушно оставленная царем всем иным людишкам, в ней мыкавшимся, получила название Земщины.

         Народному посольству выбора не было. Не быть же  без царя! Царские условия безоговорочно приняли. Скоро Дума утвердила  все, лишь бы царь вернулся. Уже слыхали об особой Опричной Думе, сзываемой царем при себе против Земской. Государь уже раздавал незначительным людям чины опричных думских дворян, дьяков, а то и опричными боярами прозывал. Утомленный доказывать Боярской Думе, желал своевольно назначать воевод и наместников, отдавать на кормления города и веси в Особой государевой вотчине, лакомые куски страны включившей. Без согласования, без спроса, без записи. И ранее без царя назначенья не дождешься, а тут желал он отрешить себя и намека на боярский ропот, невнятное шептание.

         Бояре, приказные и церковники в Москву в возках уехали, а толпы разночинного народа, пришедшие просить царя  не кидать Руси, еще долго тянулись обратным путем-дорожкой черною лентой по выпавшему снежку, легким морозцем прихваченным. Иной умиленно рыдал, иной бурчал недоверчиво. Нагнулись облепленные снегом хоругви. Царь глядел в верхотуру окна свежее выбеленных слободских покоев. Перебирал, гадал.

         Освященная присутствием митрополита и высшего духовенства Боярская Дума разрешила государю казнить изменников без суда и следствия, без прельстительных докук со стороны кого не было. Иоанну не терпелось воспользоваться дозволением, без коего  мог и обойтись. Однако придавало оно видимость законности любому его капризу. Царь чуял в душе зерно справедливости. Его Бог ведет, он не ошибется. Все думано-передумано, наболело.

         Царь воротился в Москву, но стал жить, не как прежде, в дедовском кремлевском дворце, а во дворце новом, не в Кремле строиться брошенном, а  особом, торопливо и крепко из дерева сколоченном за  Неглинкою, меж Арбатом и Никитскими воротами. С Арбата, Никитской, Сивцева вражка чужие были выселены. Их дома отдали опричникам, будущую верность авансируя. Двенадцать тысяч семейств бывших владетелей пошли по весне куда глаза глядят, без возмещения. За издержки по путешествию из Москвы в Александрову слободу царь взял с Земли сто тысяч рублей.

         Начались казни мнимых сообщников Курбского. Первым пал воевода князь Александр Борисович Горбатый-Шуйский, потомок  Владимира Святого и древних князей суздальских, вместе с Курбским водивший полки на покорение Казанского ханства.  Шуйскому надлежало умереть вместе с сыном  Петром, семнадцатилетним юношею.

         Оба шли на Лобное место, страха не выказывая, держа друг друга за руку. Сын не хотел видеть казни отца, первый склонил под топор свою голову. Отец отвел его от плахи, сказал с умилением: «Да не зрю тебя мертвого!» Послушный юноша уступил родителю.  Уже забрызганный отцовой кровью, поднял  отсеченную его голову, поцеловал в синие уста, взглянул последний раз на небо и, перекрестившись, с веселым лицом встал на колени перед плахою.