Иоанн Грозный (СИ)

         Не мешкая, святители выехали. Во главе – новгородский архиепископ Пимен. Его епархия в память прежней новгородской вольницы не подчинялась напрямую московскому митрополиту, была в церковном союзе на особых условиях, что не могло дополнительно не раздражить государя, везде обиду искавшего.

         Послав доложить о себе, духовенство и старейшее думское боярство, Иван Дмитриевич Бельский, Иван Федорович Мстиславский и другие, остановились в Слотине. Тогда  впервые они  увидели  необычных царских приставов. Младых ногтей юноши  дрянных семейств в монашеских рясах под короткими шубами, в серых татарских шапках, отороченных черным соболем. У стремени воинов болталась метла, ниже конской морды – свежеотрезанная собачья голова. Некоторые кони, не обвыкнув, косили глазом на смердящую голову, трепетали ноздрями и пугливо ржали.

        5 января царь впустил вельмож в Старый  дворец, стоявший чуть ли не от Невского. Стены дворца спешно белили. Везде ходили люди в монашеских одеждах, подпоясанных бичевой. С тафьями на голове. Царь сидел  на возвышении в кресле без скипетра и державы, в смирном монашеском одеянии  с большим покаянным серебряным крестом на груди. Обеими руками опирался на простой страннический посох.

         Иоанн изумил  видом. Если уезжал он из столицы  крепким нестарым человеком с высокими плечами, пусть по-женски топорщащимися округлыми грудными мышцами, имел прекрасные толстые волосы на голове, в окладистой бороде и усах, светлые серые исполненные огня глаза, выражение лица благодушное, лишь чуть пресыщенное, то теперь его словно подменили. Несомненно, это был тот же человек, но утомленный, в думах состарившийся.  Плечи  обвисли, грудь сникла, сдулась пустой тряпицею,  выпячивалась двумя буграми под епископской рясою уже совершенно по-бабьи, лик обескровился, щеки ввалились за заострившиеся скулы. Волосы на голове и в бороде вылезли, усы поредели. Проницательный взгляд превратился в жгучий, испепеляющий, искаженный не огнем, но ненавистным полымем.  Лоб стал красным против бледного лица, на нем вылезла какая-то сальная шишка. Царя много лет не видели больным, но сейчас он был явно болен. Столь сильно преобразиться,  как бы укоротиться и ростом, мог лишь либо человек внезапно и смертельно больной, либо, не то что постящийся, но изнуряющий себя голодом и жаждою, сознательно жизнь тем укорачивающий.

         Священники и вельможи обратились к скиптроносцу: «О, царь!..» Он тихо отвечал, что более не царь. Цари бывают у племен достойных, у скотов же и пьяниц бывают поводыри, ведущие в хлев или на лежанку. Если им нужен царь, пусть пойдут к Саин-Булату.  Тот могол рода знатного, сын  татарского Касимовского царя, внук золотоордынского Ахмат-хана.  За небрежение к нему царь опять предает московитов в могольские длани. Пусть несут, как прежде, Саину дань. Сядет ли тот в Кремле, встанет ли на Ордынке, давай падай у ног или перед вырезанным из дерева  образом,  болваном. Верно Саин уже  поторопился заказать свою фигуру мастерам вырубить.

         Клир и бояре просили у царя снисхождения. Саин-Булата, исповедника веры мусульманской, им - православным царем признать невозможно, со слезами умоляли природного князя великого возвратиться в свою вотчину, на государство.

         Царь отвергнул униженные мольбы. Повторил, они не по адресу. Он больше не царь, а кроткий игумен. Кто царь, он сказал. Сам Саин-Булату челом по нужде  бить станет. Что касаемо Православия, то крестится Саин. Вот царь вам достойный!.. Больше других удивлялись священники.  Не  ведали они в своих епархиях сего игумена царского роду. Не рукополагали его ни сами, ни от митрополита о рукоположении его не слышали. Синклит не мог благословить и нового монашеского общежития в Слободе замечаемого. Если царь с юнцами основал монашеский орден, то ордена не в правилах Православия, суть – заимствование папское, еретическое. Царь ряженый, монахи при нем – мнимые.