Иоанн Грозный (СИ)

         Иоанн пыхнул иступленной несправедливостью. Не сам  сын ли  отправлял в монастыри недостойных? Да кто они, бабы?! Что снохачествовал – врут, так у них с сыном все общее. Кровь от кровинки. Не Иван ли наследник? Не равно ли, куда спускать семя, лишь отринуть душу чрез соблазн от соблазнов, умиротворить, очистить помыслы к Господу? Подобное умиряется подобным. Ненаучен, непонятлив! Промелькнуло молнией. Укоряло: как же содержит жену, ежели в неуважении, в одной сорочке смеет выходить к свекру-государю! Иван припал на грудь к выкидывавшей жене. И следующий удар отцовского посоха раскроил ему висок.

         Трезвая голова Годунова  немедленно просчитала, что царь убивает династию. Только  длинная  рассудительность его оставила. Он действовал пропитавшим мозг костей и плоть до жилки последней коротким умом обстоятельств. В крайний миг напряжения следует ему человек. Отец, царь, убивает сына! Он, Борис, страстно желал сына, да не смел еще просить царя иметь.  Царское дозволение жениться и плодиться старшинство знати клянчило пуще медали золотой. В сердце  Годунова  клеймом горела более придуманная, чем укорявшая незнатность, в среде полукровок менее оттененная славянством раса татарская. По ним–то он и был женат, и  детей мог рожать без дозволения, ничему не угрожало его потомство. Однако верноподданичество остерегало. И хотелось быть как большие. Стремясь и остерегаясь уважительной ненависти государя, враз ставившей в  ряд с Мстиславскими и Шуйскими, Иоанн после Марии Темгрюковны не имел детей, единственный отпрыск их Василий скончался не прожив года,  ревность его была по-человечески объяснима, Борис, семейно соительствуя, осторожно  изливал семя мимо супружеского лона на полог. Дочь Ксения стала  счастливым недосмотром.

         Ежели бы Борис родил сына, тем более сидел бы государем российским, так ли он обошелся  с сыном единокровным?! Во-первых, не воспитал бы в пороках, во-вторых, не потакал бы тем, дабы на рожон непослушания не  наткнуться. Борис кинулся между отцом и сыном, защищая покорного царевича и царя от собственной отсроченной покаянной злобы.  Богдан Бельский колебался, кому служить, стоял. На крики, шум уже бежали дворцовые люди. Одним из первых явился свежий тесть - сановник Федор Федорович Нагой. Тоже трепетал и застыл, как Богдан.

         Не помня себя, царь продолжал бить посохом, внутрь коего был вставлен стальной стержень. Царевич завалился на жену. Из той вылез плод бесформенный, ослизлый, в вязкой крови. Трепыхался мелким недочеловеческим чудовищем. Годунов распростал руки поверх тяжко дышавшего Ивана. Слепые удары попадали ему. Единственно чудо спасло, что в тот темный час не пал и он мертвый. Борис громко читал Давидов псалом. Иоанн не слышал. Он перестал колотить жезлом, донельзя утомленный. Вышел, не веря, что убил сына.

         Бельский, Нагой, Годунов понесли Ивана в постель. Он жил еще  дня четыре.  Иоанн, наконец осознав тяжесть сыновних увечий сына, пришел проститься. Бесясь на хрупкость людской природы, удерживал ворчанье. Иван не вставал, целовал отцу руки, положенные на постель.

         Часть лица Ивана с выбитым глазом была невыносима. Его рассудили хоронить в закрытом гробу. Не позволяя притрагиваться, Иоанн сидел подле трупа, вдыхая угар нараставшего разложения. Кто был способен к чуду воскресения?  Бомелий? Не было уже сего гордого проказника. Царь звал аптекаря Зенке, славившихся успехами врачевания английского посла  купца Горсея и лейб-медика Роберта Якоби, подарка королевы. Врачи несли лед, обкладывали покойного. Немцы и англичане, числом до пятидесяти, вели бесконечные консилиумы. Прыскали умершему разные жидкости в вены и под кожу. Бессмысленно. Страх перед царем и его деньги заставляли мнить  невозможное, религии и здравому смыслу противное.

         Не стыдясь, презирая окружающих, старый царь в разорванной ризе, с голой грудью приходил в церковь. Сосцы его были расцарапаны, терзал себя ногтями. Кричал, требуя, чтобы ослепили его по мерзостям. Ничто не выдавало в нем государя, лишь – отца, потерявшего рассудок от горя . Иоанн то не хотел хоронить сына до весны, то бился о гроб и землю с воем пронзительным.

         После похорон сына Иоанн больше никогда не спал на постели, но на тюфяке, на пол положенном. Утренний свет резал глаза ему больной совестью. Но уже приходил Нагой и завистливо лгал на Бориса, де, преувеличивает тот раны свои от руки царя полученные. Пренебрегает службою, не приезжает во дворец. Действительно, Годунов не видели. Царь сам приехал к нему. Встал на колени у постели раненого. Плакал, молился, просил прощения. Видел заволоки, умело сделанные купцом Строгановым. От сих заволок вышел гной, и Борис оклемался. В ответ царь приблизил Строганова, учел и успех Ермака сибирский. Борису по вине своей дозволил с сего дня  именоваться еще и Федоровичем, на  что прежде тот не имел он права.