Иоанн Грозный (СИ)

         Взяв во дворец Якова Строганова, Иоанн повелел призвать злоречителя Нагого. В государевом присутствии  Строганов сделал его тестю заволоки и язвы в тех же местах, что были у Бориса. У Годунова – на лечение, Нагому на урок. Федор Федорович визжал как резанный. Его ножом меж ребер по живому резали. Иоанн правосудию сквозь слезы смеялся.

         Собрали в Успенский собор духовенство и бояр. По смерти царевича, похороненного в Архангельской церкви, все были в черном. На Христовом распятии и прикладываясь к иконам   намоленным, Иоанн клялся, что  по преступлениям своим слагает бармы правления и уходит в монастырь. Дурак Феодор не способен к правлению. Пусть бояре из своей среды выберут достойного. Бояре остерегались нового испытания, известен случай – младенца Димитрия воротились.  Ни одного имени не называли, падали царю в ноги, целовали полу простой покаянной хламиды, молили не бросать.

         У царя случилась горячка. В какой раз он отказывался править страной. Не наезжал ни в Кремль, ни в Александрову слободу и Борис Годунов. Последнее   мало кого  волновало.

                                                         10

         Посланники Елецкий и Олферов ехали к Стефану Баторию. В селе Бешковицах между Опоками и Порховым дожидался их  посредник - иезуит Антоний Поссевин. Вместе прибыли на Киверову гору, что в пятнадцати верстах от Запольского яму, там находились уполномоченные Стефана: воевода Янош Збаражский, маршалок князь Альбрехт и секретарь Великого княжества литовского Михайло Гарабурда. Русские послы и чиновники  поражали замерзших поистрепавшихся поляков пышностью и великолепием  расшитых золотом ферязей, отворотами рубах голландского сукна, нарочито показываемых из-под расстегнутых тяжелых  соболиных и кунициных шуб. Отринув траур по сыну в столице, показушничать велел  неправивший царь.

         С русским посольством приехали новгородские, тверские и московские купцы. Подлаживались, предлагая союзникам богатые  товары под навесами от ветра и снега раскладываемыми. Иноземцы брали все, но прежде – съестные припасы, которыми войско оскудело. Однако хлеб был дурной, вместо него послы пили вино, для приготовления же щей и борща топили снег. У поляков в стане давно не было мяса. Нашим привозили из Новгорода.

         Изнуренное союзное войско  не желало долее осаждать. Многие яростно желали мира. Пустили бедственный слух. что Стефан воюет Ливонию ради интереса не государственного - личного, дабы отдать ее на прокорм племянникам. Тлел общий бунт. Присутствие короля удерживало воинов. Вдруг он объявил о нашептываемом отъезде, будто для разъяснения с задержанными резервами и набора  полков. С собой король увозил  раненых, войну проклинавших. Командование передавалось воеводе Замойскому. Тот, полагая, что непреклонный Шуйский встанет препятствием для выполнения польских условий, закинул ему в Псков через возвращенного русского пленника  притворное письмо от некоего немца Моллера: «Государь князь Иван Петрович! Я долго служил царю вместе с Георгом Фаренсбахом. Ныне вспомнил  хлеб-соль. Желаю тайно уйти к вам и шлю наперед казну свою. Возьми посылаемый с пленником ящик, отомкни, вынь золото и блюди до моего прихода». Воеводы усомнились, разглядывая внесенный большой ларец. Приказали искусному мастеру с вскрыть с осторожностью. В ящике нашли несколько искусно связанных пищалей, осыпанных порохом. При неумелом открывании должны они были произвесть взрыв и погубить изрядно. Замойский хотел – Шуйского.

          Иван Петрович Шуйский укорил Замойского «ларцом», поступком вельможи недостойным, и послал воинов тревожить литовские окопы. 4 января псковичи в сорок шестой раз выкатились из города. Взяли знатное число пленных, многих сановников неприятельских.

         Вместо трех дней, определенных Баторием для заключения мира, переговоры затянулись на три недели. Нашим постоянно приходилось сноситься с Москвой. Перекладывали на страдающего царя ответственное решение. Он просил хотя бы выговорить нам Дерпт.

         Иезуит Антоний явно мирволил польской стороне. Когда наши послы как-то заупрямились, он вырвал у них бумагу с проектом, оборвав пуговицы на посольской шубе Олферьева, вскричал:

- Ступайте вон! Я с вами ничего не буду говорить!

         Переговорщики мерзли, голодали, торопились, только - не наши. Царский гнев был страшнее любых мук. Наконец, под свою ответственность Елецкий и Олферьев уступили полякам Ливонию и Полоцк с Велижем. Баторий в ответ не потребовал контрибуции, согласившись в договоре оставить открытыми судьбы Ревеля и Нарвы, а также вернуть России Великие Луки, Заволочье, Невель, Холм, Себеж, Остров, Красный. Изборск, Гдов и другие псковские пригороды. Загвоздка состояла, что Иоанн в присланной послам инструкции, отрекаясь городов, желал в договоре подписаться Ливонским властителем и царем, то есть – императором, о чем поляки и папский нунций не желали и слышать. В результате написали две грамоты. В русском варианте Иоанн именовался царем, властителем Ливонским и Смоленским, в польском – Ливонским властителем именовался Стефан, Иоанн – просто царем.