Иоаннида, или О Ливийской войне

В то же время посланец с дурными вестями расстроил дух тирийского города[111], когда поведал о недавней страшной битве и о жизнях, потерянных на той жестокой равнине. Люди онемели [от горя], но была у них одна надежда, ибо сообщение гласило, что их правитель – в безопасности.

(ст. 154—241)

То же обретшее крылья послание в то же самое время достигло ушей несчастной жены Иоанна – погибшего командира. Когда она услышала это, тепло покинуло ее ошеломленное сердце, она начала содрогаться, а ее лицо внезапно побледнело. Достойная жалости женщина затем упала, и горе похитило у нее дневной свет, окутав небо и землю внезапной тьмой. Затем, все сразу, ее мышцы ослабли, и образ смерти на какое-то время сомкнул ее глаза. Ее служанки подбежали к ней и попытались привести в чувство умирающую госпожу. Они своими руками растирали ей грудь и с большим трудом смогли вдохнуть слабое дыхание жизни в ее холодные члены. Поднятая их преданными руками, она села, но взгляд ее был недвижим, ибо она ничего не чувствовала, пораженная горем и забывшая о себе. Скоро ослабшая женщина вернулась в полное сознание, но еще казалась бывшей не в себе. Наконец, она начала говорить, все еще сотрясаясь от острой боли горя: «Мое сердце поражено печалью, а глаза мои не льют слез. Почему рот столь несчастной женщины не отверзается в скорбных причитаниях? Может ли горе, столь сильно жгущее посреди столь великих страданий, лишить ума, или это самое горе лишает слез и слов? Тот ли несчастный жизненный жребий, выпавший мне, привел меня, чужестранку, в Ливию, следующую по суше и по морю за оружием моего мужа? Почему я сама не бросилась в битву? Если б я так поступила, жестокая судьба, прятавшаяся в той невидимой расщелине в земле, унесла бы нас обоих вместе, бедных созданий. Тогда, вложив мои руки в его, мы прильнули бы друг к другу нашими милыми грудями, и, обнимая моего мужа, я чувствовала бы, как соединяются наши тела. Даже в нашей печали было бы сладко умереть так, если б только судьбы даровали тому, кто столь страстно любит, право свершить вместе с ним еще одно совместное путешествие, на этот раз – к мертвым. О, бедный человек, перед которым трепетали те дикие племена, ты лежишь, навсегда укрытый песками чужой земли. Зов доблести привел тебя к смерти. Почему, когда твои люди бежали, ты решил вернуться один и, слишком веря в себя, погнал те бесчисленные отряды? На какое место мне надо побежать? Куда броситься? Чьей пленницей мне молить о помощи? Ты был местом моего покоя, о, бедная я женщина. Не заботясь о себе, я не боялась пересечь пучину вместе с тобой, даже когда буйный западный ветер тащил наши дрожащие корабли средь поднимающегося потопа. Несчастная жена, потерявшая такого мужа, смогу ли я без тебя снова пройти через такие смертоносные бури? О, если б добрые судьбы пресекли мое горе в его разгаре, если бы жестокая смерть не позволила бы мне снести это ошеломляющее горе столь долгое время, пока тянутся эти дни. Тогда, напротив, причисленная к мертвым вчерашним поворотом Фортуны, я наслаждалась бы лицом моего мужа Иоанна». Несчастная женщина наполнила сидонский город этой скорбной речью и стонала во время плача. Высокие потолки разносили эхом звук ее завываний, и глаза окружавших ее струили соленые потоки, ибо их верные сердца разрывались от жалости.

Благой господин Афанасий тоже обдумывал тяжкие происшествия одно за другим и, беспокоясь за состояние дел, свою страну и безопасность, приказал вверенным ему войскам выступить на широкую равнину и поспешить на помощь храброму полководцу. [Хоть он и был] в достопочтенном старом возрасте, но старательно воодушевлял своих людей, и их собственные любовь и уважение к столь великому человеку тоже способствовали этому. Его искренность, возраст и трудолюбие, наряду с ободряющими словами, сослужили большую службу в успокоении их угнетенных душ. Итак, этот патриарх народа распорядился выслать большое количество подкреплений, мобилизовал союзников и [также] отправил их вперед. Как старец, пользующийся уважением, он также послал храброму полководцу дружеский совет. И замечательный мальчик, Петр, также активно заботясь обо всем, словно и он был [уже таким же] старцем, приказал своим быстрым помощникам наладить письменную связь с его могучим отцом. Что за восхитительный мальчик, чье чувство долга воодушевляло его намерение защищать Ливию вместе с родителем! Что бы я ни думал или говорил по поводу этого действия, правда в том, что, даже будучи мальчиком, ты принимал своим нежным сердцем заботы твоего отца, и это – истинно выдающийся знак твоего характера. Даже теперь, когда новости о тебе доходят до племен, они боятся, и от этого страха трепещут и слабеют, и когда они слышат имя маленького Петра, их страх становится видимым в их руках и глазах[112].