Йомсвикинг

Я как зверь набросился на раненого врага. Исполосовал ему грудь, перерезал горло, кровь забила из него сладковатыми струями, я чувствовал горячую влагу на своем лице. Не помню, сколько ударов я ему нанес. Но, должно быть, в какой-то момент я понял, что он мертв, и выпустил свой сакс, ведь следующее, что я помню, – это как стою по колено в воде. Я смотрю, как вода смывает кровь с моих рук, опускаю в воду еще одно тело, и его уносит течением.

О том, что случилось после драки на берегу реки, больше и рассказывать нечего. Из нескольких молодых березок я смастерил волокушу и привязал ее к седлу лошади. Все кони разбежались, но далеко не ушли. Я нашел их у самой опушки леса. Там была белая кобыла, та самая, которая оступилась и придавила брата Роса, я слышал звук перелома, но то, верно, сломалась нога человека, ведь лошадь уже была на ногах. Мне было жаль, что я ее ранил. Древко стрелы торчало из груди у передней ноги, но подобраться поближе мне не удалось, кобыла ускакала, роняя пену изо рта. Мне удалось изловить лишь одного коня. То был мохнатый жеребец, на крупе у него был уродливый старый шрам; он запутался в кустарнике. Я накинул петлю ему на шею и потянул за собой.

Мы прошли еще некоторое время вдоль реки, а потом стали подниматься на возвышенность. Я обыскал сумки и пояса наших преследователей и забрал несколько одеял и шкур, горстку серебряных монет, моток веревки и сумку с огнивом, трутом и кремнем, а еще я взял их оружие, луки и колчаны и несколько узелков с вяленой рыбой и мясом. Вдобавок я снял с них пару добротных плащей, а еще на них были серебряные наручи, в три или даже в четыре витка.

Я решил, что нам с Бьёрном будет безопаснее подальше от моря, ведь когда Олав собирался захватить власть над Норвегией, он имел в виду побережье. Добраться вглубь страны всегда было тяжело, и люди, жившие там, никогда не знали власти конунга.

Теперь Олав объявил нас с Бьёрном вне закона, и, прежде чем отплыть из усадьбы Римуль, он собрал всех бондов и заявил, что даст сундук серебра тому, кто принесет ему наши головы. Сам он не мог больше оставаться в Трёнделаге. На севере жили непокорные племена, на юге ему угрожали рюги; их он собирался покорить силой или подкупить серебром. Вскоре он заключит союз с могущественным Хёрда-Кари и заручится его поддержкой, выдав свою сестру Астрид замуж за брата Кари по оружию, Эрлинга сына Скьялги. Так Олав будет распространять свое влияние, пока все побережье Норвегии от Лофотена на севере до Вика и областей вокруг Ранрики не будут под властью людей, поклявшихся ему в верности.

Но для нас с Бьёрном это не имело значения. После четырех дней пути – Бьёрн на волокуше, Фенрир, прижавшийся к нему, и я, ведущий коня на поводу, – мы оказались на одном из каменистых плоскогорий на юге Трёнделага. Здесь было так пустынно и безлюдно, что мы решились разбить лагерь у горного озерца и отдохнуть. Я вырезал удочку, выточил крючок из найденной заячьей косточки, насадил червяка и пошел порыбачить. Нам повезло, тут водилось много рыбы. Хорошо помню вечер на берегу озера. Мы ели и пили, я лежал, устроив голову на травяной кочке, а вечернее солнце заходило за округлую вершину горы и превращало облака на западе в пламенеющие угли. Тут Бьёрн перевалился на бок, поднял свою рубаху, и я увидел, что раны у него воспалились. По дороге я осматривал их время от времени, вид у них был пугающий, кожа вокруг вспухла и посинела, но, когда Бьёрн нажал на рану на боку, оттуда потек гной и я почувствовал дурной запах. Он всхлипнул будто ребенок и сказал, что мне надо вырезать гниющую плоть. А потом прижечь рану.

Я поступил так, как он сказал. Сначала Бьёрн объяснил мне, как это делается, он попросил, чтобы я не останавливался, пока не вырежу все полностью, даже если он вдруг передумает и начнет сопротивляться. Я промыл свой сакс в воде и накалил на огне, чтобы очистить сталь. Последнее, что сказал Бьёрн, прежде чем я подступил к нему с ножом, – это то, что отец сейчас смотрит на нас и гордится мной.

Когда мы на следующее утро отправились в путь, мне казалось, что Бьёрн умирает. Помню, как раскаивался, что ему накануне пришлось вынести такую боль. Помню, как плакал, шагая по плоскогорью с волокушей позади, и ничуть не стыдился этого. Чего стыдиться? Никто меня здесь не видел, кроме коня и Фенрира. Я вполголоса твердил имя Всеотца: «Один… Один… Один…» С каждым шагом я повторял его имя в надежде, что он услышит меня и распахнет для Бьёрна золотые ворота Вальхаллы.

18 Топор и молот