Йомсвикинг

– Ярость – это хорошо, – объяснил он мне потом. – Она тебе очень понадобится. Но ты никогда не должен терять самообладания. Иначе ты погибнешь.

Эти слова еще долго звучали в моих ушах. Я подозревал, что Вагн уже спланировал нападение, как только сойдет лед. Я часто его видел вместе с Аслаком внизу у гавани. Аслак придерживал свою культю, было заметно, что холод досаждал ему. Иногда с ними был Торкель Высокий, создавалось впечатление, что он стал одним из самых преданных людей Вагна. Я поговорил об этом с Йостейном, но тот считал, что Торкель просто не прочь снова стать йомсвикингом. Плохо жилось на службе у Свейна, учитывая, что бо́льшую часть награбленного он забирал себе. К брату он тоже не питал особых симпатий, Йостейн сам видел, как они не раз набрасывались друг на друга с кулаками, когда напивались. Я стыдился того боя с Бьёрном, мне очень хотелось рассказать брату, насколько мне было совестно, но в тот вечер Бьёрна в длинном доме не было.

* * *

Дни шли, подходило время зимнего жертвоприношения. О нас, йомсвикингах, рассказывают, что каждый год мы приносим в жертву одного раба возле камня на пустыре в Йомсборге, но это неправда. Любой йомсвикинг владел только тем, что можно было прикрепить к поясу, так что никаких рабов мы не приносили в жертву. Жертвы приносил Хальвдан Палата, я это точно знал, когда увел с его двора жеребенка, приготовленного для жертвоприношения, но в самом Йомсборге в жертву не приносили ни мужчин, ни женщин, ни каких-либо животных, чтобы умилостивить богов. Праздник зимнего жертвоприношения происходил здесь странным образом: мы все собирались на дворе, там приставляли большие пальцы к топорам или мечам, на них появлялись капельки крови, и мы давали клятву, что следующая кровь, которую отведает наше оружие, будет принадлежать врагам Йомсборга. Мы должны были дать имя нашему оружию, если до этого его никак не называли. Свой датский топор я назвал Ульфхам, в честь собаки, которая жила у нас дома в Вингульмёрке. Ульфару Крестьянину понравилось это имя, потому что чем-то напоминало его собственное. Когда мы вернулись в дома, в тарелках нас ждал мясной суп, и мы провозглашали «клятвы Браги». Каждый потом поднимал здравицу и рассказывал о своих смелых планах на грядущий год. Большинство клялись, что они будут первыми на борту вражеского корабля, не боясь смерти. Йостейн поклялся, что он вызволит Хальвара и Сигурда, сына Буи, из заключения у Свейна Вилобородого, а остальные пообещали пойти с ним. Когда подошла моя очередь, я поклялся отомстить за отца, Бьёрн кивнул, соглашаясь со мной, так что я не был одинок в своем желании. За это выпили, и Йостейн со всеми остальными зазвенели оружием.

Я попытался тем вечером поговорить с Бьёрном, после того, как все угомонились, забравшись под одеяла и шкуры. Но мне не удалось сказать ему ни единого слова, он встал, пробормотав, что у него схватило живот и ему надо выйти. Он вышел на улицу и пробыл там так долго, что я заснул, так и не дождавшись его, потому что, когда я проснулся, сквозь дымовое отверстие пробивался свет, а Йостейн сидел, раздувая огонь из углей, оставшихся с вечера. Одеяло Бьёрна было еще теплым, должно быть, он только что встал.

Так продолжалось несколько дней. Каждый раз, когда я хотел поговорить с ним, он уходил. Я догадывался, что Торгунна, скорее всего, сказала ему, что я все знал, и ему было стыдно, что он оказался в безвыходном положении. Из нас двоих Бьёрн всегда был умнее – так, по крайней мере, говорил отец. Возможно, он уже тогда замечал, сколько необузданности было внутри меня, той самой свирепости, которая вынудила Вагна и Аслака вложить датский топор в мои руки и готовить меня как берсерка.