Йомсвикинг

– Да. Рыбачий кнорр.

Олав искоса взглянул на белобородого. Тот коротко кивнул.

– У нас пробоина в корпусе. – Олав махнул рукой назад, к кораблям. – Мне нужно, чтобы кто-нибудь посмотрел ее до того, как мы выйдем в море.

Я взглянул на огромные корабли. Одна только мысль о том, чтобы взойти на борт, была ошеломляющей. А что, если я ошибусь? Ведь это воины. Вряд ли они отнесутся к этому спокойно. Рука Олава легла на рукоять меча, украшенную каменьями. Подстриженные ногти, чистые пальцы… Но по руке тянулись шрамы, бледные полосы на коже. Если этот человек разгневается… Один удар этого меча – и для меня все закончится.

– Ты смотришь на мой меч. – Олав вытащил его из ножен и поднял к небу, усыпанному звездами. То был очень длинный меч с двойным долом. – Его подарил мне конунг Этельред. Этим мечом мы сразим Хакона ярла и его людей, творящих разбой.

Гард, который до этих слов стоял вцепившись в мое плечо, должно быть, не выдержал вида столь грозного оружия, а может, на него так подействовали слова морского конунга – он издал судорожный вздох и рухнул на колени. При этом он пролил пиво, и Фенрир тут же принялся его лакать.

– Приходи завтра на мой корабль, Торстейн. Захвати инструменты. Выполнишь хорошо работу – получишь серебра.

Тут белобородый и Олав отошли к костру. Я остался стоять, глядя, как Гард пытается собрать обратно в кружку пролитое пиво, будто ему жалко, что Фенрир сейчас все выпьет. Я им не мешал. В груди росло ощущение чего-то великого, чего-то могучего и ужасного. Вон там, у костра, стоит Олав, окруженный пьяными женщинами и мужчинами, и все взгляды устремлены только на него. Вот он говорит с ними, и, хоть я и не слышал его слов, я видел, как к нему обращаются все лица, как опускаются кружки, пока все внимательно ловят каждое его слово, а потом поднимаются в здравнице.

Я бродил по гавани в компании Фенрира и Гарда, пока Гард не упал и не заснул где-то на берегу. Он повернулся на бок, подтянув ноги к животу, а Фенрир забрался в получившийся теплый уголок, и так они и заснули оба, упившиеся оркнейским пивом.

Олав долго разговаривал с людьми у костра, а затем в сопровождении своего пса ушел к пристани и вернулся на корабль, вновь заняв свое место на носу. На этот раз он не залезал на планшир, просто стоял, опершись на форштевень, то блуждая взглядом по островам и заливу, то наблюдая за людьми у костра.

Позднее эта ночь прославилась как ночь, когда все Оркнейские острова были обращены в христианство, и ученые монахи на юге приписали эту честь Олаву Вороньей Кости. Их мало волновало, что он не смог бы обойти все острова всего за одну ночь. То, что Белый Христос здесь уже давно был известен и что люди уже возводили своего рода церкви, вроде той пирамиды у Гримсгарда, также их не беспокоило. Вождь, прибывший со своей дружиной на Оркнейи и ходивший этой ночью между нами, простыми людьми, впоследствии был прославлен как героический конунг и святой человек.

Эта выдумка о крещении островов появилась по большей части из-за того, что произошло позднее той же ночью. Я уже собирался домой, стоял рядом с похрапывающим Гардом и пытался растормошить своего пьяного песика, когда вдруг заметил Щенка. Тот остановился недалеко от кострища и хмуро смотрел на прибывшие корабли. Он был не один. Дружинники оркнейского ярла незаметно смешались с людьми на площади. Вот Щенок вышел из круга света от костра, и там я разглядел фигуру Сигурда, сына Хлёдвира. Уродливая усмешка на губах, чирей на шее – его не спутаешь ни с кем.

Я не единственный почуял, что затевается что-то неладное. Только самые пьяные остались сидеть у кострища, другие поспешили убраться подальше. Сам я стоял на берегу, рядом с Гардом и Фенриром, и до конца каменного причала оставалось всего несколько шагов. Должно быть, оркнейский ярл привел всех своих людей, их было по меньшей мере тридцать, а может, и сорок. Коней они оставили у домов и, похоже, были вооружены копьями и топорами, а у самого Сигурда на большом брюхе висел наискось меч, он покачивался на каждом шагу.

Смех и разговоры у костра смолкли. Оркнейский ярл подтолкнул Щенка, тот вытащил горящую палку из костра и подал ее отцу. Тот поднял ее высоко над головой, а затем ткнул в корабли.

Люди Олава не пытались остановить его. Сигурд со своими дружинниками не встретили никакого сопротивления на своем пути к пристани. Олав, все это время стоящий на носу корабля и взирающий на них, не двинулся с места. Он не говорил слов приветствия, но не проявил никаких признаков гнева или страха, когда Щенок, под прикрытием широкой отцовской спины, указал на него.

Сигурд, сын Хлёдвира, уперся кулаками в бока:

– Так это ты Олав, предводитель этих людей?

– Меня именуют Олав! – отозвался Олав, и голос его разнесся над гаванью. – А эти люди… – он раскинул руки, будто мы все, не только его собственные дружинники, теперь стали его людьми. – Они по собственной воле решили следовать за мной!

Сигурд подошел к самому краю пристани: