Йомсвикинг

Когда Бьёрн наконец отпустил меня, в глазах его стояли слезы. Он отошел на шаг, чтобы рассмотреть меня. Я тоже смотрел на него. Бьёрн уже не был тем подростком, каким я его помнил. Загривок отяжелел, плечи раздались, а руки, казалось, вибрировали от таящейся в них силы. Когда он уезжал, у него уже отросла темная бородка, но теперь борода стала гуще и доросла до груди. На плечи падали темные волосы, длинные и почти черные; мастью Бьёрн всегда был темнее меня. На поясе его висел боевой топор, очень похожий на мой собственный. Бьёрн выжал воду из бороды и взглянул вниз, на Фенрира.

– А это кто такой?

– Фенрир, – отозвался я. – Я привез его с собой из Норвегии.

Бьёрн присел на корточки и протянул руку. Больше Фенриру и не требовалось, для него все было просто. Маленькая трехногая собачонка сунула мордочку в руку Бьёрна и повернулась к нему боком, требуя ласки.

– Ты здесь давно? – спросил Бьёрн, взглянув на меня. – И как… Почему ты здесь?

Мне хотелось задать ему тот же вопрос, но ответ был очевиден. Должно быть, он пошел на службу к Олаву.

– Отец тоже здесь? – Бьёрн поднялся и бросил взгляд на площадь.

– Нет, – ответил я, отведя глаза, мне было невмоготу смотреть ему в глаза, произнося эти слова: – Пришли люди, и они… Отца убили.

Следующее, что я помню, – это то, что Бьёрн стоит у воды со своим топором в руке. Он поворачивается ко мне спиной, глядя на восток, и ревет как дикий зверь. Потом к нам приближается Олав, спустившись на берег с пристани. Сначала он подходит к Бьёрну и кладет руку ему на предплечье. Бьёрн опускает топор и, кажется, успокаивается; он опускает голову, подбородок дрожит, и он разражается рыданиями. В те времена в слезах не видели позора, даже рядом с могучим Олавом Трюггвасоном. Это потом монахи научили мужчин, что слезы следует скрывать, но нам с Бьёрном в ту пору такие представления были чужды.

Олав развернул Бьёрна ко мне, ухватил за руку и меня, и так мы втроем застыли на мгновение в молчании, а потом Олав повернулся ко мне:

– Ты знаешь этого юношу?

– Это мой брат.

– Хорошо. Среди моих людей есть и другие братья. – Он повернулся к Бьёрну: – Почему ты плачешь?

Бьёрн лишь застонал, не в силах произнести ни единого слова.

– Я рассказал ему об отце, – сказал я.

– Твой отец, – кивнул Олав. – Ты сказал, что его убили. А я, помнится, сказал, что это, должно быть, сделали люди Хакона ярла. Когда мы приплывем в Норвегию, именно с ними нам предстоит сражаться.

Он положил ладонь на затылок Бьёрну, почти ласково.

– Ты сможешь отомстить за своего отца, Бьёрн. Обещаю. – Он перевел взгляд на меня. – И ты тоже, Торстейн, если поплывешь с нами.

– Да, – ответил я. – Да, я с вами.

Так я и стал одним из людей Олава.

Остаток дня мы с Бьёрном заделывали трещину в корабле. Брат был исполнен скорби и почти не говорил, но помогал мне, как мог. Вместе со мной он висел на веревке и проделывал отверстия для заклепок, а потом прижимал доску изнутри, когда я прибивал еще одну снаружи. Казалось, на него произвело большое впечатление, что я выучился ремеслу корабела, и к вечеру он мне объяснил, что ремесленники с такими умениями, как у меня, пользовались огромным уважением и считались лучшими из людей Олава. К этому времени, казалось, Бьёрн немного оправился от своей скорби, и мы не говорили больше о смерти отца, пока к ночи не управились с работой. К тому времени над палубой вновь натянули навесы, и нам отвели место рядом с прочими. Вдруг у него искривились уголки губ, а затем хлынули слезы. Он упал на бок, свернулся калачиком и зарыдал как ребенок. Помощь пришла быстро. Большую деревянную кружку до краев наполнили пивом, Бьёрна усадили и велели выпить всё. Он сидел некоторое время, всхлипывая, а потом нижняя челюсть отвисла, а взгляд стал пустым. Я уже рассказал ему о том, как жил в рабстве, как бежал и в одиночку переплыл Северное море, а еще поведал о Гриме, Хуттыше, о йомсвикинге Хальваре и нашем плавании вдоль берегов Англии, но ни слова о том, как умер отец.

Посидев так некоторое время, он не глядя протянул кружку. Огромный воин с бородой, заплетенной в косичку, подошел, вновь наполнил кружку, и Бьёрн надолго к ней припал. Когда он оторвал ее от губ, он уже достаточно опьянел, чтобы выдержать рассказ о гибели отца.

– Скажи мне, что отец умер с честью, – велел он. – Скажи, что он заслужил место за столом Одина в Вальхалле!

Из этих слов я уяснил, что Олаву было не так важно, если его люди по-прежнему держались за древних богов, ведь никто вокруг не показал, что в словах Бьёрна есть что-то неправильное или странное. Приступ Бьёрна собрал вокруг нас много любопытных, и они тоже приготовились слушать, что случилось с нашим отцом.

Так что я рассказал о том дне, когда у нас появился Рос. Я рассказал о том, как он распорол отцу живот, как тот должен был идти шаг за шагом, как за ним волочились кишки, пока он не упал замертво. Воины вокруг нас закивали и зашептали, мол, то была славная смерть, и нам следует гордиться своим отцом.