Иосиф

Шел как-то хутором и увидал: у Харламовых на плетне хомут висить. И вот он его взял, хомут, взял, да и к сабе понёс. Скумуниздил, проще сказать! Власть-то новая пришла! Ага! А люди увидали, что это он хомут стащил. И деды его, казаки, вызвали к себе. Мол, чаво ты такое творишь? Ага! Он там сначала брыкалсяотпирался, мол, «не я это брал!», а потом: «А чаво тут такого? На плетне висел, можа, он им не нужОн был!» О-о, не нужОн! Как не нужОн?! Это же вещь! Да чужая! Спроси! Если не нужон – дадуть табе, а так? Украл? Но главное – Перетрухин не сознаётся, что виноватый! Ну, деды тут долго не стали рассуждать. Решили наказать. Надели ему этот ворованный хомут на шею и пустили по улице. Народ вышел, ну все же, Паша, вышли! Вышли и глядять на него, на вора. Вор! Это же такой для всех позор раньше был! Ага! Впереди Перетрухин с хомутом на шее, сзади дед-казак с нагайкой. И идуть к майдану, к центральному месту на Водинах. Вот идуть, а Перетрухин и говорить, как ему приказали:

– Я украл хомут, я украл хомут…

А дед ему, какой с нагайкой;

– Чаво шепчишь? А ну, громче!

Перетрухин погромче:

– Я украл хомут, я украл хомут…

Дед опять ему командуить:

– А ну ишшо громче!

Тут Перетрухин орать стал:

– Я украл хомут! Я украл хомут!!

А все смотрят, смеются, пальцами на Перетрухина показывають. Позор! Позор! Привели его на майдан и стали решать, чаво с ним дальше делать, с Перетрухиным. Деды жа, казаки, решали раньше всё! Чего решили, то и сделали! Ага! Постановили – выпороть. Не помню, сколько плетей ему присудили. Деды командують:

– Сымай штаны!

Перетрухин в крик и ор.

– Сымай! Подлец такой и разэтакий.

А он упирается, орёть вовсю:

– Не могёте меня бить! Я известная в округе личность!

– Ещё КАК могём! «Личность!»

– Сейчас другая власть пришла, и вы не имеете право!

– О-о, подлец ты такой! Револьцанер нашёлси! Права он тут качаить! Сымай!

Ну, а чего ты тут поделаешь? Против всех не попрёшь! Ореть, а сам сымаить! Ага! Штаны! Ну, положили его. Я жа, Паша, сам, вот этими глазами сам видал! Ага! Положили его прям на землю, и дед Харламов, а они же нам сродственники были, ты понимаешь?! И дед Харламов плёткой стегать его стал. А стегал, не то чтобы со злостью, а так вот, для близиру! Для порядка! Но это же позор, Паша! Кто на такого человека потом смотреть будет нормально? Вор! Так вот, выпороли, а потом стали решать, чего с ним дальше делать. Оставить в хуторе или выгнать с позором? Видишь, какие раньше законы правильные были?! Сами всё решали и сами всё исполняли. А щас… – Отец остановился, задумался.

– Ну, и что? – спросил я. – Выгнали?

– Да ты знаешь, среди дедов, какие решали, и наш дед был, Иван Осьпович. Он и предложи:

– Пущай останется, до поры до времени, а там поглядим на него.

– Вот и осталси Перетрухин до поры до времени, – отец со вздохом и покачал головой.

– Как это – до поры до времени? – не понял я. – Пока не исправится?

– Опосля доскажу, чем энта история закончилась, – отец опять вздохнул и продолжил. – Пойдём на баз! Коз надо напоить!

– Пап, а Макар с зайцем, а?

– Ну, да-да-да! – поддержала меня мать. – И мне интересно, чем дело закончилось. Про Коваля-то я знала, а про Макара первый раз слышу.

– Ды как жа, первый? –Первый!

– Да… – отец приподнялся с табуретки и нехотя переключился на другую тему. – Энтот заиц так завел Макара, в такую яму, что не вылезти из неё и ничаво. А вокруг этой ямы собрались другие зайцы – видимо-невидимо – и так стали хохотать, что Макар чуть с ума не сошел!

– Как это так?! – удивляюсь я.

– Нечистая, Паша.

– Но почему её столько много было, этой силы?

– А ты думаешь, что её сейчас меньше? – парировал отец.

– Я её не вижу, – не сразу отвечаю отцу.

– Паша, – осторожно вклинилась Димитриевна. Она уже прихватила пуговицу и стала затягивать дырку в моём кармане. – А ты знаешь, как бабушка твоя, Дарья Антоновна говорит? Святое место пустым не бывает. Были церква – был Бог. Не стало церквей – пришел чёрт. Вот табе и нечистая.

В те Горбачевские времена я далек был от религии, но заметил, что с умножением морщин и седин родительских множилось и их обращение к Богу. Может, человек так устроен? Чем ближе к концу своей жизни, тем чаще начинает в Небо глядеть? Мать никогда не скрывала своих религиозных убеждений, она была верующей, а отец никогда не говорил о них. Стеснялся, наверное. Но в последние годы своей жизни начал проводить опыты, о которых я и не знал. Однажды, когда я приехал домой, – это было ранней весной, – отец в слегка приподнятом настроении повёл меня в маленький придел коридорный. Этот тесный закуток, где обычно хранились семейные съестные припасы, находился напротив кабинета отцовского. Вот завел отец меня туда и начал показывать банки с водой:

– Гляди на эту банку! Видишь чаво?

– Ну, банка…

– Какая банка?

– «Какая банка» – с водой, пап, с мокрой водой!

– О, умный он, «с мокрой водой». С какой мокрой?! Гляди дюжей!

– Да это вода, кажется, зелёная. Зацвела, что ли?

– А вот эта банка, мокрая?! – отец просветлел. – Гляди, гляди! Не прошибнись!

– Да тоже такая, кажется, тоже зацвела?