Иосиф

– Видишь, Паша, анкер стёрси! Железяка, а стирается. Я жа сам его напаивал, а он стёрси. А человек?! У него же тоже предел есть. Кто ему анкер напаяет? Сам Бог? И захочет он мне напаивать, а? Я сейчас не про смерть говорю. Куда меня Боженькя поместить? Налево или направо? Хэ-хэ! Мать вчера про Махра рассказывала. Видишь, какой он был? Стоял на своём и всё! Но он же знал, за что стоял! Вот в чем разница! Бабушка твоя, Варвара Григорьевна, вот такой же была. А я? Прожил жизнь и начинаешь думать. Сколько грехов натворил! Чего вот мы строили? В городах, может, и настроили всего и разного. Вон, Гагарин! Куда забрались?! Это же, наверное, хорошо! А в хуторах?! Куда они забираются, хутора? Где они, хутора? Вы же, дети, все поразъехались! Кому тут дальше жить? Работать? И кто сюда ещё приедет? Василий, что ли, зять? Или брат твой Сашка? Да в сельское хозяйство и на такую зарплату ты их палками не загонишь! Сколько я воровал, Паша, чтобы всех вас, детишек, на ноги поставить? От хорошей жизни что ли? В мельнице! Было же не моё, а я – брал!

– Но ты же не себе только брал? Ты же и людям помогал, – мягко возразила мать.

– Да какая разница, Нина? Себе, не себе! Я воровал! Это фактически! Почему так выстроили нашу крестьянскую жизню, что надо обязательно воровать?! А?! Какую пословицу у нас сейчас чаще всего говорять, а?

– Не украдешь – не проживешь, – скоро сообразила Димитриевна.

– А-а, не украдёшь – не проживешь. Точно! А это – грех! Нина, грех! Сама знаешь! Мать говорила: «Ося, никогда не бери чужого без спросу! Никогда!» Я вот это запомнил на всю жизнь! А с другой стороны, как тут не возьмёшь? Как ты построишь какой-нибудь катушок? Где ты доску достанешь?! Тащщить надо! Вон! – отец указал в окошко, откуда было видно курятник. – Я бы его давно перестроил, а из чего я его строить буду, из какого материала? Я на пенсии, и воровать мне неоткуда! Среди полей живем, среди зерна, а чтобы прожить зиму, скотину прокормить, надо стащить несколько мешков, потому что совхоз тебе не выпишет. Не положено! Я, Паша, на мельнице вон сколько проработал, но мне зерна не положено было брать, потому что я был служащий. Мельник –служащий, и зерна служащему не положено было. Не положено и всё тут! Как так?! А как бы мы выжили, если бы я не тащщил?! Ведь ты же всегда грамотучий был, всегда спорил со мной, так вот и ответь мне – воровать можно али нет?

– Ну-у, пап, в таком положение, наверное, можно, – ответил я неуверенно.

– В каком таком положении?! – изумился отец.

– Вы же сами всё это производите, поэтому, наверное, можно брать…

– А где это записано, Паш, государственное брать? – робко поставила вопрос мать.

– Ага, где записано у гусударства тащщить?! – обрадовался неожиданной поддержке отец. – За это можно и в тюрьму сесть, а? А ведь тащщат всё! Силос, зерно, дрова из лесу, доски из пилорамы, паташки с плантации – всё! Раньше, Паша, раньше, твой прадед Иван Осьпович ни на кого не надеялся! Сам, всё сам со своею семьёй делал! И вспахать, и посеять, и собрать, и худобу всю поднять. Тогда каждый работал на себя, а не на чужого дядю! ТОГДА – попробуй, укради! О-о-о! Да и в голове ни у кого не укладывалось, чтоб украсть у кого-то и что-то! А?..

Я, действительно, не знал, что ответить отцу, а он продолжил:

– Вот Горбача – Перетрухина ты вспомнил! Пастуха хуторского нашего. А я тебе сейчас расскажу, расскажу про него. Мы тогда с тобой на чём остановились?

– Могу точно сказать – на сапогах! – я забрался на отцовскую кровать и удобно обхватил отцовскую подушку. Мне было так удобно, что в таком состоянии я готов был пребывать хоть вечность! Вчерашняя жара в хате чуть спала, но в печке трещали дрова, и рядом с печкой стояло ведро с углем, которое отец уже принёс из дровяника, пока во сне я наслаждался запахом ушника…

– На каких сапогах? – не понял отец.

– Ну, друзья ему, Перетрухину, сапоги скрипучие принесли…

– А-а-а, «друзья!» Да-да-да! Дружки-и! – оживился отец. Он быстро отошел от гнева на несправедливую насмешку со стороны жАны своей, Димитриевны. – Вспомнил, вспомнил… Там такие друзья были, что не дай и не приведи Господи! С такими друзьями луччи не встречаться! Не догадываешься, что это за друзья были?

– Не-ет, – тяну я, хотя догадываюсь, но хочется услышать от самого рассказчика. – Может, они были революционеры? – пытаюсь шутить.

– О-о, точно-точно! – смеётся отец. – РевОльцанеры! – Отцу, видать, нравилось само слово, «революционеры», но путал он его, как хотел! – О-о, как правильно ты угадал – ревУльцанеры! Ха-ха… Ну, слухай! Они жа, когда сапожки ему отдали, а чирички-то взяли, Паша, взяли чирички. Похохотали, похохотали, да и пошли энти ревОльцанеры. А Перетрухин в сапожках стал притопывать, а они ему – ну в самый раз! Рыпять, скрыпять и всё такое! А потом они ему стали так давить, так давить, а у одного сапожка носок повёл в сторону. Он – на баз, а на базу сапожки энти блескучие да новые – в труху рассыпались! Во-о, Паша, как бываить!

– Не понимаю, как это бывает!