Иосиф

О-о! Эта подковырка с улыбочкой для отца явилась бомбой! Дальше он не мог спокойно говорить и вышел из себя.

– Да ты знаешь, что энта Дуськя, как ты её назвала… О, Паша, я так дальше не могу! Ты погляди на неё, а? Всё она знает! Мать твоя всё знает! Всё она подчистую знает! И была она или не была ведьмой, дЫ как её звали!.. ДЫ ты знаешь, что она в свинью превращалась, а?! А один раз ночий на соседа своего напала, а?! – Отец швырнул ходики на верстак. – Знаешь?! – под руку попался молоток, и молоток загремел. – Знаешь, как тот сосед её дрыном отхайдакал, так она три дня из хаты своей не выходила, охала и ахала, и чуть не померла, а? Знаешь?! – отец вскочил, зачикилял по хате и надел шапку.

– Ну, всё! – с тоской подумал я. – Кончились нетленки. Отца и так нелегко вывести на разговор, а тут со стороны матери улыбочка, покачивание головой и это: «Ося ты не прав», прямо-таки – «оскорбление личности!»

– В свинью?! – крайне удивилась мать. Спохватилась! Видимо, ей хотелось поговорить, и она поняла, что перегнула палку, но поговорить-то очень хотелось! – Свинью-у-у! Да что же ты об этом сразу нам не сказал?! – Мать живо приблизилась к отцу и стянула с головы его шапку. – Я же про то и не знала! Так бы сразу и сказал, что она превращалась в свинью! Это жа совсем другая картина! Значить, она ведьмой была! Ты знаешь, Паша, – легко подталкивая отца к верстаку, мать быстро переключилась на меня, – знаешь, как меня свинья щекотала?

– Как щекотала?! – я не знал, кого слушать.

– А так и щекотала! На Суворах! Иосиф Палыч, я тебе разве про то не рассказывала?!

Смешно нахохлившийся Иосиф Палыч молчал.

– Не рассказывала?! О-о! Это я ещё в девчонках ходила! Ну, в девушках уже, это перед войной было. С подружками ночью на лавочке вот так вот сидим, а она, свинья, к нам подбегает, и это не раз было! Ага, подбегает, значит, да и давай нас пятачком щекотать, под ноги и всё такое…

– Мам! Но, может, свинья эта была настоящая!

– Да что ты?! «Настоящая»! Её сразу и видать, что ведьма! Такая «настоящая» до смерти могла защекотать! Это же правда, Иосиф Палыч? Правда?

– Правда, – буркнул отец. Он слегка отошел от гнева, но был ещё взъерошенный. – Ведьму сразу можно было понять, а они превращались в кого хошь!

– Правильно отец твой говорить! Истинную правду! – сглаживала мать. – У вас же, Ося, у вас в кого превращались, Ося?

– Ды-ы, в кого хошь, – отец выдержал огромную паузу. –У нас, вон, – посмотрел на меня, будто я спросил у него, –у нас, вон, Макар был такой, годок мой, с Павловских, и в ЭМТЭЕСЕ работал. И как-то шел он с Сычей домой от тёщи. А тёща у него была ещё та штучка. С нечистой водилась. Ну и поругались они меж собой. Сильно поругались. И тёща ему пригрозила: «Гляди, – мол, – Макар, я тебя в такие края отошлю, что и телят там своих не увидишь!» Ну, в общем, схлестнулись родственнички! Чего уж там не поделили? Не знаю. Но он же в активистах ходил, спорить любил! Ага. А ты же знаешь, от хутора Сычи до Павловска идти – вот! Спустился вниз и всё! Километра два, можа, чуть больше. Шел в обед! Днем! Тверёзый был, как положено, но злой! Тёща – это жа нешуточное дело! Ага, идёт, глядь – заиц, как из-под земли! Вот он сидит! Макар глаза протёр – заиц-то в метре сидит, ага, протер и к нему. Заиц скок-скок от него, но не боится! Как кролик!

– Но, может, кролик это и был? – и тут я не вытерпел.

Отец болезненно сморщился.

– Паша, ты отцу нервы не трепи, а? – попросила меня мать. – Видишь, как он переживает!

– Ну и мать у нас! Ну и ну-у! Из любых положений выйдет! – родитель машинально ухватил ходики и уже дружелюбно улыбнулся мне.

– Но я жа не знала, что она в свинью превращалась. Дуськя энта. А может и не Дуськя. Я и не знаю, как её звали, ведьму ту…

– Я, Паша, скоро умру, – с напускной печалью сообщил вдруг отец.

– Чего так?! – выпалил я.

– Да она чего же! Скоро и девятый десяток пойдеть! – родитель притворно вздохнул и вновь положил часы на верстак, молоток потрогал.

– О-о, да ты ещё герой! Ты ещё сто лет проживёшь, а вот я, я нежилец. У меня, Паша, в нутрях так болит, так всё болит, спасу нету!

Я ненавидел эту тему разговора, которая с годами всё чаще стала возникать у отца с матерью. И, глядя вот сейчас на них, в один миг, по-новому осознал и с чувством щемящей тоски принял сигнал в сердце своем, что да, сдали они, постарели. Но не хотелось за сигналом этим следовать далее, а отец вновь взял ходики и как-то бережно взял и указал: