Иосиф

– А-а, ну ладно, а песня хорошая. И голос у отца был хороший. Да, и вот он её мурчить и собирается. А мы тут детишки возле него мугутимси! Ну, все же знали, куда он щас пойдет. Не спим. И стар, и мал. Ждём двенадцати часов ночи. Щас, мол, отец ведьму убьёт, и мы молочка и все тут и нахлебаимси! Ха-ха! Собиралси отец, как на войну, у порога повернулси бодрый такой! Ну, как же! На войну и шел! С ведьмой шибкой! Хе-хе! Фуражку уж задом наперёд надел, махнул нам и скрылся! Скрылся за дверями, а мы тут все – к окну, из какого катух видать. К окну, значит, притихли, ждём. Ждём, когда бабахнет. Ждем-пождём, ждём-пождём, – а детишки ж, спать-то хочется! Ну! Все и поснули! Утром просыпаимси, отец в хате, злой и молчит. Мачеха молчит, никто ничаво не говорить. Где ведьма шибкая, где молочко? И ни таво, и ни сяво! А спрашивать боимси. Отец-то был строгий у нас! Ага… Долго не знали мы, что там в катухе стряслося. А узнали опосля, когда отец выпил, да и рассказал, но, конечно жа, не нам, детишкам. Я уж его потом, взрослый, сам спрашивал, чего, мол, и как?! И вот он мне рассказал чистую правду! Ага! А вышло вот что. В двенадцать ночи отец уже сидел в яслях задом наперёд, с ружьём на левом плече, в фуражке с козырькём назад, сидел и ждал. Ну, сидит, не спит. Сидит час, сидит два – никаво, ничаво, шея – набок, вот-вот сломается! Ты попробуй минут десять с повёрнутой башкой посидеть?? Эта же, Паша, а-а-а! Я пробовал! Хэ-хэ! Да! Сидит дальше. И вот уже ближе к утру слышит: ведро – дзинь, дзинь, дзинь – пустое ведро приближается. А палец на курке уж онемел, и сам отец весь в напряжении застыл. Дверь т ак раскрывается, входить она, ведьма, с пустым ведром, в платочике, завязанном наверху вот так, бантом. Как у всех ведьм! Да! Входит, значит и спрашивает. Громко так спрашивает:

– Ну чаво, Павло, сидишь?

Отец и ляпни:

– Сижу…

Но он не ожидал такого нахальства! «Сижу», – говорить! А та: «Ну, сиди, сиди». Садится сама на стульчик. Она жа знала, где стульчик стоит! Взяла его, села под корову, бант на голове поправила и давай доить! Ведьма за сиськами коровьими, а отец в яслях за ружьём. Как врос! Не шевелится. Палец на курке онемел. Всё! Застыл и всё! Ты понимаешь чаво?! Ни могёть нажать! Во-о, как бываить! А та спокойно подоила, да и ушла.

Отец коротко хохотнул и что-то поправил на верстаке.

– И всё?! – не сразу и робко спросила мать. Она, как-то, оторопела. – Ты историю мне эту не рассказывал.

– Как же я табе её не рассказывал?! И всё! Она к сабе – через дорогу с ведром и молочком нашим, а отец со своим интересом, с ружьём, в хату, к сабе. Хе-хе…

– Не рассказывал, нет, не рассказывал! – мать, от такой неожиданной концовки про ведьму с молочком стала приходить в себя. Мне показалось, что она как-то растерялась. – И какая же тут нечистая сила, а? Паша? Ты слыхал? Я ничаво не поняла! Какая тут ведьма?! Прощщалыжная бабёнка попалась и всё! Наглая, прощщалыжная бабёнка! ПрОйда!

– А я табе говорю – она была ведьмой! – вспылил отец.

– А с чего ты решил, что она была ведьмой?

– Ведьмой!

– И чего же тут ведьмячего? Платочек бантиком? Пришла, подоила и ушла?! – мать набирала такие обороты справедливого недовольства, что отца можно было бы и пожалеть.

– Глаза она ему отвела! Ты понимаешь это или не понимаешь? У тебя соображения есть в голове али у тебя её нету? Соображении! Почему же у него палец не сработал? А? На курке какой лежал? А? Почему?!

– А ты ба, а ты ба задом наперёд с двенадцати ночи и до утра посидел бы в яслях, у тебя бы, может, и ничего не заработало!

– Та-ак, погодь-погодь! – начал петушиться отец. В спорах с матерью, когда не хватало аргументов, он обычно торопился, терял уверенность, становился смешным и неуклюжим. – Откуль она, откуль она знала, что отец сидить в яслях, а?! Откуль?! Она жа, как пришла, так и заговорила с ним, а?!

– Мг! – хмыкнула мать. В отличие от отца она твёрдо гнула свою линию и легко на пустом месте находила те самые недостающие аргументы. – Да ей небось ЭНТОТ сказал: «Смотри, – как её там звали? – Смотри, Дуськя, Павло с ружьём в яслях сидеть будет! С мелкой дробью». Небось и про деверя узнала, что деверь, Царства ему Небесная, деверь – телок от рябого быка, и в женщину ни за что не стрельнить! С бекасином он на бабу пошел! Нервы что ль ей пощекотать?! Ты меня, Иосиф, не смеши! Небось энта прОйда ишшо хвостом перед мущщинами крутить умела, а деверь, он чаво? Он слабость имел до женского пола. Имел? Име-ел!..

– Ты гляди, а?! Ка-ак она повернула! – отец даже рот открыл, и щёлочки глазные вверх полезли. – Она луччи меня знает, ведьма она была или не ведьма! Дуськю она знает, ведьму! Паш! Хвостом она крутила!.. Поглядите на неё, а? Ты чаво со мной споришь? Чаво ты споришь, а? Дускю она видала, ведьму Дуськю видала она, – отца понесло! – Да тебя тогда и на свете не было! Вообще не было!!

– Ну и чего, что не было? – спросила мать с подковыркой: с лёгкой улыбочкой и незначительными, мелкими кивками головы. – Ося, ты не прав, никакой нечистой силы тут и не пахнет!