Иосиф

Конечно, Урюпинская колбаса вкусная! И не только на закуску. Но как пили и как ели сваты в тот вечер, это уже не интересно. После этого для КОГО-ТО всё пошло наперекосяк. В этих же днях к лавочке Головановых как и раньше, к вечеру, от хуторского машинного парка бодро подкатил новенький трактор ДТ-75. Он остановился там же, на старом месте, как и десять, как и двадцать дней назад… Из кабины выпрыгнул радостный Пашка Лобачев!

– А где Катюра? Кгы-кгы-кгы! Я трактор новый получил! – он даже не заметил, что лавочка поредела. В этот вечер теплый она была во власти пятьдесят– шестьдесят лет назад, как востроклювых Варвары, Марьи и Клавдии.

– Эх, Пашка, Пашка! – вздохнула бабка Машка.

– Да-а, – протянула Клавдия.

– Не судьба табе, Паша, с Катюрой! – поменяв неустойчивое положение, крепче прижавшись к забору и ещё тверже упершись костыликом, чтоб не упасть с трёх ножек, сделала заключение Варвара.

А кто ж у нас ранёшенько во дворе
А кто ж у нас ранёшенько во дворе, во дворе, во дворе, во дворе, …
Щекотала ласточка на заре,
Щекотала ласточка на заре, ой, на заре, на заре…
Плакала девчоночка на море,
Плакала девчоночка на море…

День был жарким. Я сидел с удочкой на речке нашей Тишанке, и сюда, к крутому тенистому бережку долетала свадебная песня со двора Головановых. Слышно было, как голосила Нина Димитриевна со своей тёткой Марией Игнатьевной, родной сестрой деда Митьки. Эта поразительная свадебная казачья песня, уходящая своими истоками куда-то в глубокую древность и состоящая всего-то из трёх мажорных аккордов, эта песня одна из тех, которая вышибала слезу у поющих стариков и старух, и которая уже ныне, при случае, пробирает до слёз автора этих строк. Вот ведь как деды умели слагать! Впрочем, тогда мне было не до песни. Грусть и тоска распирали «мои грудя»! Но я был не одинок. Со мною рядом сидел Пашка Лобачёв. Не клевало, а мы молчали. Пашка шел мимо, а куда – не знаю. Может, он сам не знал, куда он шел. Шёл в тоске, становился да и подсел ко мне…

На белом, на камушке сидючи,
На белом, на камушке сидючи…
На быструю реченьку глядючи,
На быструю реченьку глядючи, глядючи, глядючи, глядючи, глядючи.

Пьяненько радовались во дворе Головановых уже сплошь все родственники.

Не знаю, как мой тёзка, но на камушке я видел Катюру в платье тонком шелковом, бледного цвета. Луна всё ж!

Мне было жалко Пашку. Но кто бы пожалел меня! Ведь никто, кроме Катюры самой, не знал, что я тоже был в неё влюблён!

По бережку батенька гуляет
По бережку батенька гуляет…
Гуляй, гуляй, батенька, здорова,
Гуляй, гуляй, батенька, здарова, ой, здарова, здарова…

Но она, востроклювая эта, была старше меня на четыре года! И когда я ей призналсИ в своих чувствах, она, подлюка такая, страшно гурковала – гу-урр, гу-урр, радовалась, как и перед Пашкой Лобачёвым, когда воду ему носила. А когда нагурковалась, сказала мне:

– Как мне везёть на Пашек! Гу-урр, гу-урр!.. Ты, Паша, хороший, но я жа тебя старше. А табе ещё и школу закончить надо! – и опять Катюра тут долго смеялась. Я ей в вишнях за их огородом объяснялся. Дело было весной, так что соловьи выворачивали наизнанку все тайные пылкие чувства. Да ещё и луна светила вовсю, полная и бледная…

– Представляешь нашу свадьбу? – Катюра стала рисовать картину. – Ты, Паша, жаних, в пионерском галстуке. И все кричат «ГОРЬКО!» Ты вытираешь нос своим галстуком и лезешь ко мне целоваться. – И тут она опять стала так хохотать, что чуть не упала на траву росистую…

– Я уже комсомолец! – помню, возмутился я.

Сыми меня с камушка белова
Сыми меня с камушка белова…
У батеньки жалости не многа
У батеньки жалости не многа…

Да какая там жалость! Дядя Коля, я представлял, радовался такому неожиданному повороту – «сдать» в надёжные руки старшего едока семьи – мечта любого отца!

После сватовства с Сундуком, Катюра, как назло, стала искать встречи со мной, чтобы похвастаться: а что ей сказал Сундук, а какое колечко ей подарил!.. А однажды на шее показала ожерелье из Сашкиных поцелуев.

И я у ней с замиранием в сердце спросил:

– Что, всё?

– Нет! – ответила она. – Я ему сказала, что ТОЛЬКО в первую брачную ночь!

Не снял меня с камушка белыва,
Не снял меня с камушка белыва…
По бережку мамонька гуляет,
По бережку мамонька гуляет…

Да и тётя Лена никак не сожалела, – вздыхала радостно да и молилась про себя:

– Слава Табе, Господи! Пристроили старшую!