Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Не могла не произвести впечатления на молодого Бродского и та свобода, с которой Ахматова чувствовала себя в мировой литературе. «Ахматова была человеком чрезвычайно начитанным — она читала по-английски, по-французски, по-немецки, по-итальянски с большой легкостью. Это, возвращаясь к этой фразе, что она нас вырастила, это правда. Я помню, что впервые „Ромео и Джульетту“ по-английски я услышал в ее чтении. Как, впрочем, и куски из „Божественной Комедии“: по-итальянски. В ее чтении»[162]. Вспомните Мандельштама, заплакавшего при чтении Ахматовой фрагментов «Божественной комедии»: «Нет, ничего, только эти слова и вашим голосом»[163].

Ахматова тоже вряд ли поняла по первой встрече, с кем имеет дело. Бродский был одним из многих поэтов, которые приезжали в Комарово. Однако постепенно из этого широкого круга выделилась небольшая группа: четверо молодых поэтов, объединенных отношением к стихам и дружбой, которые ей были особенно близки и от которых она многого ожидала. Анатолий Найман вспоминает: «Ахматова однажды назвала нас „аввакумовцами“ — за нежелание идти ни на какие уступки ради возможности опубликовать стихи и получить признание Союза писателей»[164].

Бродский впоследствии говорил, что названия «аввакумовцы» не помнит, в его памяти отложилось другое имя, которое Ахматова дала их группе: «Нас было четверо: Рейн, Найман, Бобышев и я. Анна Андреевна называла нас — „волшебный хор“»[165].

Постепенно из этого «волшебного хора» все более выделяется голос Бродского. Ахматова с 1962 года начинает говорить о нем сначала как об одном из самых талантливых молодых поэтов, потом — как о главном поэте поколения. Приведу несколько примеров.

Лидия Чуковская записывает содержание беседы с Ахматовой 28 сентября 1962 года: «Потом о стихах Тарковского, Корнилова, Самойлова, Липкина: „Вот это и будет впоследствии именоваться `русская поэзия шестидесятых годов`. И еще, пожалуй, Бродский. Вы его не знаете“»[166]. За неделю до этого упомянутый здесь Самойлов отмечает, что Ахматова «хвалит И. Бродского и Наташу Горбаневскую», а через пару дней знакомится с Бродским сам. «Бродский — настоящий талант. Зрелость его для двадцати двух лет поразительна. Читал замечательную поэму „Холмы“. Простодушен и слегка безумен, как и подобает. Во всем его облике, рыжеватом, картавом, косноязычном, дергающемся, — неприспособленность к отлившимся формам общественного существования и предназначенность к страданию. Дай бог ему сохраниться физически, ибо помочь ему, спасти его нельзя»[167].

24 марта 1963 года на вопрос посетившего ее в Комарово Натана Готхарта об интересных молодых поэтах Ахматова замечает: «Молодые? Вот Бродский. Он еще не печатается». И вновь в беседе с ним же 16 августа 1963 года: «Иосиф Бродский. Настоящий поэт. Прочитайте его поэму „Исаак и Авраам“»[168].

Поэт и прозаик Давид Маркиш в интервью Валентине Полухиной вспоминает, что Ахматова «в конце 50-х или в начале 60-х» привозила стихи Бродского в Москву. «Анна Андреевна достала из своей, если не ошибаюсь, коричневой сумки пачку машинописных листков — то был второй, а, скорее третий экземпляр стихотворного текста — и протянула мне со словами: „Вы знаете, кто это?“ Я узнал Бродского — трудно было его не узнать, да и в нашем институте, и по домам списки стихов Бродского нет-нет да и выныривали, появлялись, наряду со стихами таких запрещенных поэтов, как Мандельштам или Цветаева. Ахматова расспрашивала меня, что молодые московские поэты думают о Бродском. Она говорила не о ленинградских поэтах вообще — а только о Бродском, и видно было совершенно отчетливо, что Ахматова ставит его особняком и на порядок выше других. Я встречался с Ахматовой шесть или семь раз и никогда не видел, чтобы она с такой гордой уверенностью, с таким торжественно-светлым лицом говорила о любимых ею поэтах»[169].

Сходные впечатления об отношении Ахматовой к Бродскому передает 19-летний тогда ленинградский поэт Виктор Кривулин: «Летом 1963-го Ахматова роняет такую фразу: „Вы даже представить не можете, какой расцвет поэзии ожидает Россию“. Я спрашиваю: „Ну а кто, какие поэты, как вы считаете?“ — „Бродский“. — „А еще кто?“ — „Бродский. Разве этого недостаточно?“»[170].

И вновь Давид Самойлов. 29 мая 1963 года он делает запись о телефонном разговоре с Ахматовой: «Звонила Анна Андреевна. Ее тянет в Москву, где у нее подобие „двора“ и подобие литературной школы. Она как-то сказала Копелеву, что Гумилев школы не создал, а она создала. Среди своих продолжателей она числит меня и Бродского. Отчасти (и внешне) это верно»[171].

Что же было известно Ахматовой из стихов Бродского к тому времени и почему она назвала именно его в качестве представителя своей «литературной школы»? Воспоминания самого Бродского и его современников, дополненные записями Ахматовой, могут дать ответ на этот вопрос.