Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Книгу о Бродском Гордин назвал «Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел», и идея «замысла», то есть сознательного жизнетворчества, проходит и через судьбу, и через стихи поэта. Ахматова во многом помогла ему этот замысел реализовать — ее стихи служат образцом создания своего места в русской поэзии, а жизнь — одной из важнейших моделей, показывающих место и роль поэта в литературе и обществе.

Важным уроком, который Бродский усвоил, общаясь с Ахматовой, стало осознание того, что не только каждая строчка, но и каждый поступок поэта способен стать частью его литературной биографии. И здесь есть выбор — отдаться на волю суждений современников и критиков или выстраивать свою биографию осознанно. Именно в те годы, когда они встречаются, Ахматова уделяет все больше внимания тому, чтобы поддержать свою собственную версию биографии, отвечая на многочисленные публикации исследований и мемуаров (прежде всего эмигрантских), связанных с ее поэзией и с литературной средой русского Серебряного века в целом: «Биография выстраивалась ею в расчете на восприятие потомков путем сознательного отбора материала, и конечным продуктом этого строительства оказывался „ахматовский миф“, то есть, иначе говоря, художественный образ»[190].

Элементом этой биографии является и обмен стихотворными посланиями и посвящениями. Посвящают стихи Ахматовой почти все поэты, посещающие ее в Комарово, в этот поэтический диалог вливаются и голоса «волшебного хора». Сам факт такого поэтического диалога между Ахматовой и «аввакумовцами» вызывает в памяти знаменитый обмен стихами между Ахматовой и Блоком.

Не исключено, что эта аналогия возникала и у самих поэтов.

Глава 3. Наискосок

Эпиграфы. — «Закричат и залопочут петухи…» — Спец по противоатомной защите. — Стихи в комаровском пейзаже. — «Ахматовский выкормыш». — Защищая Бродского. — «Гениальная симфония». — «Ни тени озлобления…» — Народ. — «По-настоящему осиротевший».

В стихах Бродского есть несколько эпиграфов из Ахматовой — так, «Сонету» (1964) предпослана строка «Седой венец достался мне недаром…» из ахматовского стихотворения «Какая есть. Желаю вам другую…». Как замечает Лев Лосев, в 1964 году это стихотворение еще не было опубликовано (хотя написано в 1942 году) и могло быть известно Бродскому только от самой Ахматовой[191]. 24 января 1965 года Ахматова показывает Н. Готхарту этот сонет: «Он мне прислал сонет на Новый год. Прекрасный сонет. Не шекспировский вольный, а строгий, как у Петрарки. Почитайте его, он лежит в папке. И если хотите, возьмите, там есть еще экземпляры»[192].

Бродский не только берет эпиграф из Ахматовой для своего сонета, но и развивает в нем один из важных мотивов поэзии Ахматовой — «мотив духоты, нехватки воздуха», который, как отмечает Лосев, «постоянно связан с трагической тематикой в поэзии Ахматовой»[193].

Вообще само внимание к эпиграфу как части текста — неотъемлемый элемент ахматовской поэтики. Она снабжает эпиграфами многие из своих стихов. Как отмечает Т. В. Цивьян, в поэзии Ахматовой «эпиграф становится не столько формулировкой определенной идеи, сколько указанием на некий текст, на некие смыслы; он становится элементом диалога»[194].

В одной из записных книжек Ахматовой читаем: «взять эпиграф к „Листкам из дневника“ из письма И. Б<родского>: „Из чего же он (Человек) состоит: из Времени, Пространства, Духа? Писатель, надо думать, и должен, стремясь воссоздать Человека, писать Время, Пространство, Дух…“»[195].

При этом, как замечает Анатолий Найман, «у Ахматовой нет стихов, посвященных Бродскому. „Последней розе“ предпослана строчка из его стихотворения, но эпиграф, как известно, не посвящение. Единственное основание считать посвященным четверостишие „О своем…“ добыто, насколько я понимаю, из книги „Рассказы о Анне Ахматовой“, где автор [сам Найман — Д. А.] очень осторожно говорит, что оно с самого начала ассоциировалось у него с Бродским из-за „золотого клейма неудачи“ — рыжих его волос»[196].

Обратимся к стихотворениям Бродского, прямо посвященным Ахматовой и прочитанным ей. Самое известное из них — «Закричат и захлопочут петухи…».

Сам Бродский замечал: «Единственное, что я про это стихотворение помню, так это то, что я его дописывал в спешке. Найман и я, мы ехали к Анне Андреевне в Комарово из Ленинграда. И нам надо было нестись на вокзал, чтобы успеть на электричку. Спешку эту я запомнил, не знаю, почему. Не понимаю, почему такие вещи запоминаются <…> Начало у стихотворения беспомощное — не то чтобы беспомощное, но слишком там много экспрессионизма ненужного. А конец хороший. Более или менее подлинная метафизика»[197].