Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

В этом смысле написать стихотворение памяти Фроста, значит, связать свой поэтический путь с одним из крупнейших американских поэтов XX века, с одной стороны, и войти «к великим в ряд» — с другой. Лермонтов пишет стихи на смерть Пушкина, Оден — на смерть Йейтса, Ахматова — на смерть Пастернака. Пропорция ясна, и Бродский ее достраивает. В этом стихотворении уже видны главные особенности жанра стихов «на смерть поэта», который он развивает и трансформирует.

Сочинительный союз и в начале стихотворения памяти Фроста, «несомненно, сопоставляет [его] со всеми предыдущими — умершими — поэтами», — пишет Г. А. Левинтон, указывая на похожий мотив в «Смерти Софокла» Ахматовой[298].

В следующих строках, помимо обычного погребального клише погасшей или задутой свечи, возникает ряд природных образов: ветер, ручей, вода, напоминающих о поэзии Фроста (ср., впрочем, образ ветра в «Венке мертвым»: «только ветер гудит в отдаленьи»). В стихах американского поэта природа — важный фон для размышления о жизни, человеке и творчестве. Бродский также делает ее фоном своего стихотворения, что для его творчества начала шестидесятых скорее нехарактерно, — он городской поэт, мотивы природы появятся в его стихах уже в ссылке.

Тема смерти и тема природы сталкиваются во второй части этого небольшого текста, которая начинается с обращения к умершему поэту и характеристики места, где находится тот, кто обращается.

Позволь же, старик, и мне,
средь мертвых финских террас,
звездам в моем окне
сказать, чтоб их свет сейчас,
который блестит окрест,
сошел бы с пустых аллей,
исчез бы из этих мест
и стал бы всего светлей
в кустах, где стоит блондин,
который ловит твой взгляд,
пока ты бредешь один
в потемках… к великим… в ряд.

Здесь интересны две вещи. Во-первых, обращение к умершему поэту — старик. Конечно, Фрост, умерший в возрасте 88 лет, мог восприниматься автором эпитафии как глубокий старик — ср. приведенное выше свидетельство мемуаристки о реплике Ахматовой. В то же время это обращение отражает разговорно-фамильярное обращение, принятое в молодежной среде того времени, и в этом смысле подчеркивает равенство поэтов, равенство не возрастное, но цеховое.

Во-вторых, образ мертвых финских террас, обыгрывающий оба значения слова терраса, — «летняя пристройка к зданию» и «горизонтальный уступ земной поверхности». Террасы дачного поселка Комарово (старое финское название — Келломяки) безжизненны зимой, по сравнению с летним оживлением. С другой стороны, словосочетание отражает особенности ландшафта побережья Финского залива, ступенями (террасами) спускающегося к воде. Такое восприятие перекликается с написанным позднее стихотворением Ахматовой «В Выборге»: Огромная подводная ступень / Ведущая в Нептуновы владенья.

Говоря о параллелях с ахматовскими текстами, можно заметить, что строчка где дым обгоняет дух с одной стороны, вписывается в контекст погребальной символики, с другой, само сочетание дыма и духа напоминает строки из «Поэмы без героя»:

Но какие таятся чары
В этом страшном дымном лице —
Плоть почти что ставшая духом.

Итак, в этой части стихотворения Бродский вполне традиционно для жанра эпитафии вводит тему умирающей или засыпающей природы, как параллель словам об ушедшем поэте, при этом текст перекликается как с поэзией Фроста, так и со строками Ахматовой.

В следующей части стихотворения сразу же бросается в глаза рифма аллей — светлей хорошо знакомая читателю по «Приморскому сонету» Ахматовой.

Приморский сонет

Здесь всё меня переживет,

Всё, даже ветхие скворешни
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.

И голос вечности зовет

С неодолимостью нездешней,
И над цветущею черешней
Сиянье легкий месяц льет.

И кажется такой нетрудной,

Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда…

Там средь стволов еще светлее,

И всё похоже на аллею
У Царскосельского пруда.

1958, Комарово