Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

На языке когнитивной науки то, что делает Бродский, называется концептуальным смешением. В обыденной жизни мы проделываем эту операцию постоянно. Мы смотрим на фотографию близкого человека в детстве, которую он протягивает нам, и при всех очевидных отличиях понимаем, что на фотографии и прямо перед нами — один и тот же человек, в облике которого мы прозреваем детские черты, точно так же, как в фотографии ребенка видим черты взрослого человека. Эти два образа смешиваются в целостный, но трудноопределимый образ «человека как он есть».

Точно так же образы Фроста и Ахматовой в тексте Бродского, оставаясь отдельными, смешиваются в целостную картину поэта вообще, в которой время и природа оказываются фоном для стихотворных строк. И что более важно — пишущий строки на смерть поэта оказывается таким образом равным этому поэту.

Бродский закрепит это в стихотворении «На смерть Т. С. Элиота», где моделью поэтического приношения окажутся уже стихи У. Х. Одена, а не Ахматовой[301]. В этом стихотворении «Бродский решает сразу несколько литературных задач: во-первых, он отдает дань памяти умершему поэту; во-вторых, осваивает „новейший вариант метафизической поэзии“; в-третьих, перенимая „метафизическую манеру“ Одена, Бродский занимает место „последнего поэта“, по-элиотовски присваивает традицию и становится ее последним звеном и хранителем»[302].

Примечательно, однако, что он не пишет стихотворений, непосредственно посвященных ни смерти Ахматовой, ни смерти Одена. Очевидно в этих случаях литературные задачи уступали место горю от потери близкого человека.

Отсутствие поэтического отклика на смерть Ахматовой требует некоторой оговорки — часто считается, что таким откликом является стихотворение «День кончился, как если бы она…». Его связь с Ахматовой продекларировал сам Бродский, поместив стихотворение в подборку своих стихов в юбилейном номере «Звезды», посвященном столетию Ахматовой, но даже сам поэт не смог уточнить, когда именно оно было написано — датировка в публикации дана под вопросом: «1966 (?)»[303].

Центральный мотив стихотворения — не смерть поэта, а отсутствие неназванной героини:

День кончился, как делали все дни
ее большой и невыносимой жизни,
и солнце село, и в стекле зажглись не
соцветья звезд, но измороси; ни
одна свеча не вспыхнула, и чай
был выпит, и, задремывая в кресле,
ты пробуждался, вздрагивая, если
вдруг половица скрипнет невзначай.

В стихотворении нет ни мотива поэтического творчества, ни «присвоения традиции», только боль и пустота от отсутствия умершего человека.

Главное поэтическое приношение Ахматовой Бродский написал через пять лет после ее смерти, за несколько месяцев до того, как навсегда покинул родной город. Это «Сретенье» — продолжение диалога с Ахматовой на библейские темы и одновременно — мощный жест в утверждении собственной литературной биографии, разделение первенства и преемственности.

Сам он говорил о стихотворении так: «Я также написал довольно неплохую вещь о Сретении. Знаете о таком празднике? Это о переходе от Старого Завета к Новому Завету. Это первое появление Христа в Библии, когда Мария приносит его в храм. А еще это о первой христианской смерти — святого Симеона. Мне кажется, хорошо получилось»[304].

Согласно датировке Томаса Венцловы, в чьих дневниковых записях скрупулезно зафиксированы в том числе события 1972 года, «Сретенье» было написано Бродским в промежутке между 25 и 29 марта. Вот запись от 29 марта, которую он приводит: «И[осиф] показывал только что написанные стихи — „Сретенье“. Четыре дня тому назад он еще собирался их делать. Стихи несколько попахивают поздним Пастернаком, хотя, видимо, лучше его. По словам И., „это о встрече Ветхого Завета с Новым“»[305]. Там же Венцлова вспоминает и о том, что 4 дня назад, 26 марта, Бродский в компании друзей спрашивал окружающих о деталях евангельского сюжета — «не все они были ему ясны».

Сам Бродский и при первой публикации стихотворения в сборнике памяти Ахматовой, и при публикации перевода указывает дату — 16 февраля. Лев Лосев в комментарии к «Сретенью» считает, что «это, видимо, указывает не на точную дату написания стихотворения, а на день, когда православная церковь отмечает праздник Сретения Господня», и добавляет, что такая датировка указывает на то, что «у Бродского неточность»[306]. Тем не менее никакой неточности здесь нет, поскольку 16 февраля не только приближает стихотворение к празднику Сретения (15 февраля), но непосредственно связывает его с днем памяти Анны Пророчицы, установленным как раз на 16 февраля по новому стилю (3 февраля по старому стилю). Таким образом, Бродский с помощью даты подчеркивает связь стихотворения с Анной Ахматовой.