Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Важно отметить, что освещение в стихотворении меняется — после сумерек и света фонарей в первой части здесь, наконец, возникает солнечный луч. А в следующей строфе отсылки к «Аду» и «Чистилищу» сменяются полемической цитатой из «Рая»:

Одну ли, две ли
проживаешь жизни, смотря по вере,
вечером в первой осознаешь: неправда,
что любовь движет звезды (Луну — подавно)…

Ср. у Данте (Рай, 9, 41–42):

Тех, чьи дела величием пресловуты
Вторая жизнь вослед за первой ждет.

И, разумеется, завершающая строчка «Божественной комедии» (Рай, 33, 145):

Любовь, что движет солнце и светила.

«Солнечные» образы важны для подготовки финала стихотворения Бродского. Именно при появлении первых солнечных лучей Данте начинает свое восхождение на холм в начале «Божественной комедии» — вид на Флоренцию с Птичьего холма как на «каменное гнездо» Бродский дает в предпоследней строфе стихотворения.

Вид мотивирует метафоры в этой строфе: «Флоренция видна с Птичьего Холма, поэтому Бродский разворачивает здесь птичью метафору: „каменное гнездо“, „заплеванным/заклеванным“; а в центре — яйцо, снесенное Брунеллески; но звуки не птичьи: визг и лай»[381].

Каменное гнездо оглашаемо громким визгом
тормозов; мостовую пересекаешь с риском
быть зак — плеванным насмерть. В декабрьском низком
небе громада яйца, снесенного Брунеллески,
вызывает слезу в зрачке, наторевшем в блеске
куполов.

Нехарактерный для Бродского прием «дробной» буквы, дающей возможность двойного прочтения, еще раз подчеркивает двойную экспозицию стихотворения. Хотя строфы 6–8 насыщены образами Флоренции и именами флорентийцев, сквозь нее просвечивают очертания другого города. Купола Флоренции не блестят, большинство из них покрыты темно-красной черепицей, как купол собора Санта-Мария дель Фьоре. Скорее можно говорить о куполах родного города Бродского, или вспомнить строки Ахматовой из стихотворения 1919 года «Чем хуже этот век предшествующих. Разве…», которое он знал наизусть[382]:

Открытка с видом на Флоренцию, посланная Бродским родителям (1981)

Еще на западе земное солнце светит
И кровли городов в его лучах блестят…

Здесь вновь появляется мотив взгляда — на этот раз взгляда издали на город, затуманенного слезой, и сквозь призму этой слезы картины декабрьской Флоренции преломляются в вид «переименованного города», который покинул Бродский.

Сначала возникают образы кириллицы:

Полицейский на перекрестке
машет руками, как буква «ж», ни вниз, ни
вверх; репродукторы лают о дороговизне.
О, неизбежность «ы» в правописаньи «жизни»!

Обе буквы — специфически кириллические, не похожие ни на одну букву латинского алфавита. И обе часто оказываются в фокусе метафор и сравнений Бродского — например, «ж» в «Мухе» или «ы» в «Портрете трагедии». Помимо очевидной метафоры неизбежности жизненных ошибок, составная графема «ы» иконически подчеркивает разделенность, разрыв точно так же, как это делают эпиграф или стиховые переносы. А неизбежность «ы» словно подчеркнута в финальной строке, где слова «убыл» и «язык» содержат эту букву[383].

Завершающая строфа как бы сводит все взгляды, которыми наполнено стихотворение, в одной точке, точнее — задает им одно направление за счет четырежды повторенного указательного местоимения «там», которое создает еле уловимую странность, поскольку сочетается с множественным числом («есть города»):

Есть города, в которые нет возврата.
Солнце бьется в их окна, как в гладкие зеркала. То
есть, в них не проникнешь ни за какое злато.
Там всегда протекает река под шестью мостами.
Там есть места, где припадал устами
тоже к устам и пером к листам. И
там рябит от аркад, колоннад, от чугунных пугал;
там толпа говорит, осаждая трамвайный угол,
на языке человека, который убыл.

Лев Лосев замечает, что Бродский в своем описании городов ошибается «в две стороны», поскольку насчитывается девять мостов через Арно в современной Флоренции и семь в Петербурге[384].