Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Здесь примечательно то, как связываются правила практического поведения и особенности речи. Действительно, само существование «Реквиема» могло представлять смертельную угрозу для Ахматовой, если бы о нем узнали власти, особенно в 40—начале 50-х годов. Вспомним ее слова: «„Реквием“ знали наизусть 11 человек, и никто меня не предал»[393]. Но не менее важно то, что в повседневной речи автора «Реквиема» возникает целая система неявных указаний, понятная посвященным и сложная для дешифровки посторонними.

Об этом заходит речь во время самой первой встречи Ахматовой с Бродским. Евгений Рейн вспоминает: «Речь зашла о так называемом герметизме, о темных запутанных стихах, усложненных ассоциациях, которые могут дойти разве что до самого узкого круга людей, а иногда понятны только самому поэту. Ахматова сказала: „Важно только одно, чтобы сам автор имел нечто в виду“»[394].

Впоследствии в разговорах с Соломоном Волковым Бродский возвращается к этой теме. Говоря о «Поэме без героя», он замечает, что хотя в русской поэзии существует традиционная точка зрения, что поэт должен писать для широкой аудитории, лучшие стихи создаются без оглядки на эту широкую аудиторию, а просто «потому, что ему язык, называемый в просторечии музой, диктует». А дальше добавляет о «Поэме»: «Конечно, Ахматовой было интересно узнать реакцию слушателей. Но если бы ее действительно больше всего на свете занимала доступность интерпретации „Поэмы“, то она не написала бы всех этих штук. Конечно, Ахматова зашифровала некоторые вещи в „Поэме“ сознательно. В эту игру играть чрезвычайно интересно, а в определенной исторической ситуации — просто необходимо»[395].

Замечание Бродского перекликается с тем, что вспоминает Исайя Берлин: «Я спросил ее, не собирается ли она написать комментарии к „Поэме без героя“, ведь читатели, мало знающие о ее жизни, не смогут понять всех намеков и аллегорий — зачем же заставлять их блуждать в потемках? Ахматова ответила, что описанный ею мир уже исчез, и поэма тоже обречена на гибель — она будет похоронена вместе с ней самой и ее столетием. Она написана не для вечности и даже не для потомства. Единственное, что имеет значение для поэтов, — это прошлое, а более всего — детство, которое они стремятся воспроизвести и заново пережить. Пророчества, предсказания и вообще взгляд поэта, устремленный в туманное будущее, — все это, включая даже прекрасное послание Пушкина Чаадаеву, она презирала и считала ненужной позой и пустой риторикой»[396].

Но, возвращаясь к характеристике, данной «Поэме» Бродским, следует задуматься — а что он имеет в виду, говоря об «определенной исторической ситуации». Понятно, что речь идет о существовании литературы в условиях жесткой цензуры — более того, в условиях террора и подавления. Ошибка в выборе аудитории в такой ситуации может стать роковой — как, по убеждению многих в окружении Ахматовой, роковым для судьбы Мандельштама стало публичное чтение стихотворения «Мы живем, под собою не чуя страны».

Один из выходов — использование системы намеков и, прежде всего, как в истории с Петром Николаевичем — указательных местоимений, отсылающих к тому, что известно целевому читателю, а остальным лишь намекающих на то, что в стихотворении есть какой-то скрытый пласт.

Подобное использование указательных и неопределенных местоимений, которое требует от читателя знания контекста — одна из отличительных особенностей поэтического языка Ахматовой. Она модифицирует идею Мандельштама о поэтическом письме как зияющем отсутствии — указатели в ее текстах присутствуют, но это указание, с точки зрения правил грамматики, ведет в никуда.

Кстати, этой логике неназывания подразумеваемого, чтобы защититься от цензуры, репрессивной государственной машины и ее исполнителей, Ахматова учится в том числе и у Пушкина. Не случайно в своей статье о «Золотом петушке» она обращает особое внимание на такого рода использование местоимений в пушкинской переписке: «в письмах к жене (1834 года) Пушкин называет царя „тот“»[397].

Такая особенность использования местоимений в поэзии Ахматовой многократно отмечена исследователями ее творчества, и прежде всего Т. В. Цивьян. Применительно к ахматовской поэзии «можно выделить типовые лексические индикаторы, так сказать, „отсылочные“ и указывающие на цитатность данного места текста (например: снова, как тогда, этот, тот, тот самый и т. д.)»[398].