Иосиф Флавий. История про историка

Тит запретил продолжать подобные зверства под страхом смертной казни; этот его приказ был оглашен по войску, но на самом деле арабы и сирийцы, да и римляне продолжали вспарывать животы несчастным беженцам с той лишь разницей, что теперь они делали это тайно.

С болью пишет Иосиф и о том, что, организуя осаду и готовясь к штурму, римляне оголили всю местность вокруг города в радиусе нескольких километров, и если раньше те, кто подъезжал к Иерусалиму, не могли не залюбоваться окружающим город зеленым ландшафтом, немало добавлявшим к его собственной красоте, то теперь вокруг него была пустыня.

В самом Иерусалиме жизнь день ото дня становилась страшнее. Некий бежавший к Титу Манаим (Менахем), приставленный к одним из ворот города, чтобы подсчитывать выносимых через них умерших, утверждал, что за три месяца (примерно с апреля по июнь) мимо него пронесли 115 880 трупов. И это, замечает Иосиф, только через одни ворота, а ведь хоронили и через другие! Кроме того, многих не хоронили вообще, их трупы лежали на улицах, и солдаты, привыкнув, спокойно через них перешагивали.

Порой множество трупов собирали в опустевшие дома и наглухо запирали в них двери и окна, чтобы запах гниющих тел не выходил на улицу. Неудивительно, что некоторые перебежчики определяли число умерших в городе в 600 тысяч человек.

Голод достиг такой силы, что за кувшин зерна требовали такой же кувшин с золотом. Затем дело дошло до того, что люди рылись в канализации и навозе, пытаясь отыскать и отмыть там что-то похожее на пищу.

Солдаты Иоанна Гисхальского тем временем занимались тем, что расхищали храмовую утварь, а также его продовольственные склады с оливковым маслом, зерном и вином, предназначенным для совершения храмовой службы. Сам Иоанн оправдывал это тем, что, защищая Храм, его бойцы также служат Богу, но для Иосифа как для потомственного священнослужителя это было вопиющим святотатством, последней степенью человеческого падения и вызовом Творцу.

«Я не могу умолчать о том, что мне внушается скорбью. Мне кажется, если бы римляне медлили уничтожением этих безбожников, тогда сама земля разверзлась бы и поглотила бы город, или его посетил бы потоп, или, наконец, молнии стерли бы его, как Содом; ибо он скрывал в себе несравненно худшее из всех поколений, которые постигли эти кары. Безумие их ввергло в гибель весь народ» (ИВ, 5:13:8), — пишет он, полный внутреннего убеждения, что после подобного осквернения Храма само существование Иерусалима лишено смысла.

* * *

Однако и в римском лагере дела шли день ото дня всё хуже. Иосиф говорит об этом почти намеком, но Тацит и другие римские историки писали об этом прямым текстом. Строительство осадных валов продолжалось, но стройматериалы становилось находить всё труднее, их доставка занимала всё больше времени, а в середине лета к этому прибавились и определенные трудности с доставкой продовольствия и — главное — питьевой воды. Она быстро протухала в бочках, и легионеры пили ее, не скрывая отвращения.

Деморализация армии Тита продолжалась — римляне видели, что их усилия ослабить дух защитников Иерусалима словно бы дают обратный результат — те сражаются с яростью обреченных и абсолютным презрением к смерти. Они всё больше и больше осознавали, что впервые столкнулись с воинами, возможно уступающими им во владении военной наукой, но успешно компенсирующими это личным мужеством и интеллектом, а также умеющими, несмотря на внутренние раздоры, удивительно согласованно действовать в сражении.

Римские солдаты, пишет Иосиф, «уже изнурились от постоянных напряженных трудов и приупали духом от последовавших одна за другой неудач. Даже бедствия осажденных привели к большему упадку духа среди римлян, чем среди жителей города. Ибо последние, невзирая на самые ужасные невзгоды свои, нисколько не смягчились и каждый раз разбивали надежды врагов, с успехом противопоставляя валам хитрость, машинам — крепкие стены, а в рукопашных сражениях — бешеную отвагу. Видя эту силу духа, которой обладают иудеи и которая возвышает их над внутренним раздором, голодом, войной и другими несчастьями, римляне начали считать их жажду брани непреодолимой, а их мужество в перенесении несчастья — неисчерпаемым, и сами предлагали себе вопрос: чего бы только такие люди не могли предпринимать при счастливых условиях, когда несчастье все более и более их закаляет? Ввиду этих соображений римляне еще более усилили караульные посты на валах» (ИВ, 6:1:2).