Иосиф Флавий. История про историка

Судя по всему, именно Иоанн Гисхальский и подсказал запросить помощи у живущих на юге страны идумеев — родственного и долгое время враждебного евреям народа, который во II веке до н. э. царь Иоанн Гиркан I насильно обратил в иудаизм.

Формально идумеи считались такими же евреями, как и все остальные, в значительной степени смешались с ними, но определенные перегородки между двумя народами всё же оставались, восшествие на трон идумея Ирода и его царствование тоже не прошло бесследно. Но больше всего идумеев ранило то, что евреи всё еще не считают их до конца своими.

Призыв их евреями на помощь как раз и означал бы такое признание, и именно на это, а также на свойственный идумеям боевой нрав и был сделан расчет. Зелоты направили к вождям идумеев двух своих сторонников, «одаренных даром слова и силой убеждения», которые передали им следующее краткое послание: «Анан обманывает народ и хочет предать столицу римлянам; они сами, отделившиеся от него во имя спасения свободы, осаждены в храме. Времени для спасения осталось мало. Если идумеяне не поспешат к ним на помощь, тогда они попадут в руки р. Анана и своих врагов, а город в руки римлян».

Разумеется, это была ложь, но она сработала, поскольку идумеи уже давно хотели доказать, что они — куда большие еврейские патриоты, чем некоторые евреи во многих поколениях.

* * *

Дальнейшие события развивались стремительно.

Возбужденные речами послов зелотов, идумеи собрали почти двадцатитысячную армию и двинулись на «освобождение Иерусалима от предателей». Глава Синедриона Ханан бен Ханан узнал о том, что осажденные в Храме ревнители послали за помощью в Идумею слишком поздно, а узнав, велел запереть ворота города и выставить на них стражу.

Когда идумеи подошли к Иерусалиму, на его стены поднялся р. Иехошуа бен Гамла и обратился к ним со страстной речью, пытаясь убедить сложить оружие и войти в город с миром — чтобы затем вместе сражаться против общего врага. Эта длинная речь также приводится в «Иудейской войне», но затем автор книги признается, что передает ее «приблизительно», с чужих слов. Вероятнее всего, она была намного короче, и Иосиф попросту решил, используя рассказ перебежчиков, снова блеснуть своим мастерством ритора и на основе тех тезисов, которые были в его распоряжении, написал речь, которую он сам бы произнес, окажись на месте р. Иехошуа бен Гамлы.

Рабби Иехошуа начал с того, что вполне понимает те чувства, которые привели идумеев под стены столицы, но дело в том, что все, им сказанное, — ложь, никто из законных властей не замышлял предательства, и сейчас город напряженно готовится к обороне от приближающихся римлян, поскольку заключать с ними мир надо было раньше.

«Но теперь, если бы мы и желали, нам было бы трудно помириться с римлянами, так как завоевание Галилеи сделало их гордыми, а преклониться перед ними теперь, когда они уже так близки, было бы для нас позором страшнее смерти. Я, правда, лично предпочел бы мир смерти. Однако раз война объявлена и находится в полном разгаре, я также охотно предпочитаю славную смерть жизни военнопленника. А кто же, говорят, тайно послал к римлянам? Одни ли мы, представители народа, или вместе с нами также и народ по общему решению? Если только мы, — то пусть же нам назовут друзей, которых мы послали, прислужников, способствовавших измене! Был ли кто-нибудь пойман на пути к римлянам или схвачен на возвратном пути? Быть может, напали на следы письма? И каким образом мы могли это скрыть от столь многих граждан, с которыми находимся в постоянном общении?» — продолжил р. Иешуа доказывать беспочвенность обвинений против высшего руководства Иудеи.

Затем он попытался объяснить, что за речами зелотов о том, что они якобы защищают интересы широких народных масс, кроется очередная ложь: народ как раз устал от развернутого ими террора, скорбит по невинным жертвам и понимает, что с их приходом к власти в Иерусалиме начнут править бал произвол, беззаконие и кровавые расправы с любым, кто только посмеет заикнуться о своем несогласии с ними.